Юный Натуралист 1972-03, страница 55
53 Зайцы почему-то слывут трусами. Ничего подобного! Увидев, что убежать не удастся, косой стал мужественно защищаться. Он даже нападал — колотил передними лапами. Раза два ему удалось выбить клочья черных перьев. Но преимущество было явно на стороне ворон, их было много. С деревьев слетали все новые. Черно-белый клубок метался по поляне. Зайцу не давали уйти, белая шерсть летела клочьями. Пришлось мне вмешаться. С громким криком, размахивая фотоаппаратом, единственным своим оружием, выскочил я из машины, хлопнув на ходу дверцей. Хлопок — как оглушительный выстрел. Перепуганные насмерть вороны с выпученными от ужаса глазами нескладно и нелепо размахивали крыльями, словно черными тряпками, стараясь поскорее оторваться от земли и улететь, улететь, улететь. Только далеко за пределами поляны черные рыцари опомнились и начали свою воронью перекличку. А побитый белый заяц сидел посреди поляны, прижав уши, он был уже не белый, но еще не серый. Шерсть, выдранная воронами, свисала клочьями. Уши на концах и у основания покоричневели и по спине уже обозначился темный ремешок. Но всего потешней выглядела заячья физиономия: порыжелый нос и рыжие пятнышки, выступившие над грустными глазами, — все делало зайца похожим на печального клоуна после неудачного дебюта. Он чихнул, потер нос лапами, потом неожиданно высоко подпрыгнул на всех четырех лапах и неслышными заячьими прыжками с достоинством оставил поле боя, схоронившись в своем ельнике. В. КЛЕЦКИЙ ках сарая блаженствовали, наслаждаясь первым теплом, красные с черными точечками жучки солдатики. На выгревах паровала земля. Из нее лезли наружу блед-но-зеленые шильца травы, шелушили подсохшую корочку. Южный пресный ветер добродушно гудел в голых ветках тополей, раскачивал их, словно будил от зимней спячки. Почки на тополях вздулись, кора позеленела, и казалось, ткни иголкой — брызнет сокоц, За садом на корявой вербе стрекотала вертлявая сорока, задорно подергивала длинным хвостом, а на острове среди Дона томно кричали грачи. Мир для меня казался удивительно ярким. Все воспринималось обостренными чувствами: и краски, и звуки, и запахи. Особенно милым был для меня голос хохлатого жаворонка, с детства близкий и до грусти степной. Этого жаворонка с хохолком на голове называют у нас посметюшком. Зимой он живет по дворам, на сметках, расхаживает у самого крыльца, как домашний. Теперь он сидел на камышовой крыше хаты. Ветер перебирал на нем перышки, теребил хохолок, а жаворонок то поднимется на тонких ножках, словно собирается запеть, то присядет, прячась от мягкого, но все еще холодного ветра за плетеный гребешок крыши. Я смотрел на него и ждал, когда же он запоет по-настоящему. Рис. ИЗ КОГТЕЙ ДВУХ СМЕРТЕЙ Зимой я заболел. Февраль пролежал в больнице, потом долго валялся дома и только в конце марта начал выходить с палочкой во двор. Кот Алисей — зазнай-ский и невероятно ленивый, — должно быть, обрадовался моему выздоровлению, ходил за мной по пятам. Дни стояли теплые и солнечные. Дон за плетнем еще томился подо льдом. Лед с зимними извилистыми трещинами почернел, стал ноздреватым и рыхлым. От него тянуло сырым подвальным холодом, но подобревшее солнце грело вовсю. На дос- В. Прокофьева |
