Юный Натуралист 1972-05, страница 12

10

ка понесла пас сквозь угрюмо нависшую тайгу, мимо красных и белых берегов с черными провалами пещер. Редкая лодка, редкая деревенька встречались нам на пути. И только кукушка отсчитывала время и расстояние.

Птиц на Пинеге немного, да и щебечут они как-то робко, застенчиво — вот и старается за всех кукушка. Голос ее здесь высокий, могучий; одна птица передает свое «ку-ку» второй, вторая — третьей, и так весь день напролет. Кукушки сопровождали нас как почетный эскорт.

Наши лоцманы — одиноко плывущие деревья. Каким-то чутьем они находят быструю воду, фарватер, и ни одна мель не страшна с ними в пути.

Пинега издавна живет лесом. Далеко отсюда, за высокими берегами, простерлись на сотни гектаров сосновые двухсотлетние боры, где большими стадами пасутся дикие олени.

Когда вдруг встретишь на пути какое-нибудь бревно, то всматриваешься в него, как в лицо человека. У каждого своя судьба, своя родословная. Вон проплыла в свежих смолистых потеках ель: по внутренним кольцам, срезам я подсчитал, что дерево жило на свете около двухсот лет.

А вон кондовая сосна — на белой зачистке стоит буква «К» — корабельная.

Могучей медноствольной красавице подивились даже мои спутники — егерь Геннадий Максимович Думин и инспектор рыбоохраны Семен Иванович Ягушкин. Люди, которых трудно чем-либо удивить. Выросшие на Пинеге, исходившие не одну сотню километров по здешним глухоманям, они читают книгу природы не хуже Дерсу Узала и могут часами рассказывать о лесе, о повадках разных птиц и рыб.

Показывая на проплывающую конду, Думин сказал:

— Поблизости такого дерева уже не сыщешь. Разве только в чаще...

Чаща! Это слово вспыхивает передо мной как радуга. Неужели та самая сказочная Берендеева чаща, воспетая Пришвиным! Лет тридцать пять назад писатель побывал в Верхнепинежье, оставив описание этого удивительного уголка северной природы. «Лес там — сосна за триста лет, дерево к дереву, там стяга не вырубишь! приводит Пришвин слова местного охотника. — И такие ровные деревья, и такие частые! Одно дерево срубить нельзя, прислонится к другому, а не упадет. Вот какая чаща!»

Жив заповедный лес и поныне. Но рубить его без особо важного дела строго запрещается.

...Семен Иванович выводит нашу лодку из фарватера и направляет ее то к шумному порогу, то к черной бездонной яме, то к широченному плесу. Он внимательно разглядывает дно реки, будто ищет разгадки одному ему известной тайны. Сквозь толщу воды видно, как мечется в панике разная мелочь. Ерши, ельцы, плотвички — все разбегаются по сторонам.

Но вскоре тайное становится явным. Поверхность реки у плеса упруго заволновалась, задвигалась — так работают мускулы под холщовой рубахой молотобойца, — и мы увидели светлые дорожки на дне. Они извивались, исчезали и снова появлялись.

— Семга! — крикнул Ягушкин в сильном волнении. — Идет семга!

Светлые дорожки — так называемые при-тирыши. Семга, идя по дну, срывает ударами плавников тину с камней, и они светлеют. Этими притирышами морская путешественница извещала нас о своем возвращении.

Семга живет в море, но родина ее — пресные воды, тихая прозрачная заводь с чистым песчаным дном. Зимой в море она кормится, набрасываясь на беззащитную сельдь, в море нагуливает вес. А весной или в начале лета, повинуясь извечному инстинкту предков, семга возвращается домой, в ту самую заводь, где появилась на свет оранжевой икринкой и провела первые го