Юный Натуралист 1972-12, страница 50

51

внимательный наблюдатель — взрослый пингвин. Торопливо подошел, толкнул пинг-винят муаровым брюшком, грозно щелкнул клювом в мою сторону. А потом растопырил крылья и, действуя ими, как руками, шлепками погнал обоих детишек в стадо.

Я облегченно вздохнул и рассмеялся. Пингвин остановился, повернул ко мне голову. Я засмеялся громче. Пингвин прищелкнул клювом. Видимо, он грозил мне.

А я хохотал. Пингвин недоуменно разводил крыльями, шипел и каркал. Возмущаясь, он не забывал свое дело — гнал прочь от меня пингвиняг в сторону колонии. Я пошел следом за троицей.

Над стадом снова повис гам с редкими всплесками отдельных голосов, похожих то на воркование голубей, то на первое неумелое «кукареку» молодого петуха, то на жалобное уханье филина. Стадо жило своей жизнью и не обращало, казалось, на меня никакого внимания.

Я подошел к колонии. И сразу же мои любопытные пингвинята уткнули носы между пушистыми боками таких же плюшевых малышей, сидящих в большом кругу. По-видимому, им уже полагался «мертвый час». Зато другим подошло время обеда. Они ковыляли за взрослыми, орали истошными голосами и теребили их своими маленькими клювами.

Я спускаюсь в долину, иду между пингвинами. Одни уступают дорогу, другие притворяются спящими или в самом деле спят. Обхожу их, приближаюсь к малышу. Мамаша, а может и отец, отступает на свой короткий шаг и щелкает клювом. Но мне теперь совсем не страшно. Подхожу к ним ближе. Мамаша-пингвиниха теребит своего наследника за пушистый загривок. Тот лениво открывает глаза и тут же прячет голову в мягкие складки родительского плюша. Я поднимаю его на руки. Беру маму за ласт, как за руку, и мы шагаем по утоптанному талому снегу.

Мама важно переступает с лапы на лапу, гордо поглядывая по сторонам. Прижатый к груди, спит у меня на руке пингвиненок.

В. НИКОЛАЕВ Фото М. Демидова

СТАРЫЙ русак

Тихо. Лес весь в снегу, весь в кружевах, на каждой веточке»— бугорок снега, каждая веточка согнулась от тяжести этого бугорка, а внизу — пуховая перинка, на ней ясные отпечатки лапок.

Чьих лапок? Мыши, белки, тетерева на-бродили по свежей пороше. Заячьих следов мало: заяц боится печатать свой след по пороше. Лучше денек пролежать под елкой. Вышли на кормежку только молодые, неопытные зайцы и то потоптались немного около опушки в сухом бурьяне, да скорей, сделав несколько скидок, легли мордочкой на свой след.

В лесу взвизгнула Румянка... еще разок — и замолчала.

Это она разбирается в запутанных заячьих следах и дает знать, что у нее дело налаживается и где-то близко лежит заяц, близко лежит... Вот только надо разобраться в его следах и...

Но заяц лежит крепко и хотя слышит, как собака бегает по его следам, но с лежки не соскакивает. Поднял уши, весь подобрался, с лапки на лапку переступает, а вскочить и помчаться не решается. Зайцу видна Румянка — вон она там по кустам кружит.

Бежать? Нет, подожду — может, и не найдет. Подожду еще...

Заяц хорошо запутал следы. Он два раза прошел по своему следу, два раза с двойного следа сделал большие прыжки в сторону, в куст. Разберется ли Румянка? Зорко смотрит русак, как она разбирается,— все ближе, все ближе... очень близко... Большой прыжок! Серенький комочек покатил между кустами. Румянка отчаянно залилась визгливым лаем, на ее голос тоже с визгом мчится Найда. Обе собаки, азартно заливаясь, сделали большой круг и закружились, запутались в Ереминских вырубках. В тихом воздухе ясно слышны их растерянные вопли. Потом Найда повернула обратно и замолкла на Коняйковом поле, а Румянка вышла на большую дорогу и, изредка подавая голос, старается разобраться в следах на затоптанной, занавоженной дороге.