Юный Натуралист 1974-02, страница 14

14

ложив носы на зелень луга. У порогов — подвешенные над кострищами почернелые ведра, котлы. Разбросаны рыбьи кости и потроха. Сытые остромордые лайки вьются у самой воды. А ночью лежат под луной у стен, свернувшись, голубовато-белые и искристые, как глыбы льда.

Рыбный склад с рядами бочек, в которых забита рыба, пойманная накануне. На плоский зеленый луг с треском и ревом садятся двукрылые самолеты. Летчики, засучив рукава, помогают рыбакам закатывать в обшарпанные фюзеляжи тяжелые бочки. Пересмеиваются, грызя на ходу смуглого, копченого окуня. Самолеты, полные озерного груза, взмывают и уходят за круглую гору, за далекие мерцающие ледники, где раскаленная тувинская степь в рыжих языках жара. И снова тихо у прохладного озера. Рыбаки отдыхают до вечера, когда идти и забрасывать тяжелые невода. Только вдруг, пугая собак, пронесутся всадники на гладких тонконогих конях. Мальчишки из соседней тувинской деревни прогарцуют, заглядывая в стекла домов узкими глазами, сидя по двое, без седла. Мелькнет в руке мальчишки оранжевый раскаленный жарок.

Деревушка исчезла. Гора с голым выжженным склоном, гребнем чуть видимых лиственниц. У подножия к воде густо нависли березы, мелькают белыми струйками веток. И там, у берез, — движение. Что-то краснеет, плещет, большое, живое.

— Стой! — кричу рыбаку.

— Да вижу!

У берега, уйдя по грудь в озеро, топчутся и шевелятся три огромных, красно-черных лося, колышут могучими головами, двигают мохнатыми лепестками ушей, раздувают мягкие тревожные ноздри. Я чувствую под водой дыхание их боков. Вода омывает хлюпающие, зализанные до блеска спины.

По берегу вьются, хрипло лают собаки. Надрываются, высовывая клыкастые слюнявые пасти, яркие зубы, влажные языки. Не решаются кинуться в воду, обжигаются об нее и отскакивают.

— Наши мохначи, — говорит рыбак. — Шастали по тайге и загнали сохатых в озеро.

Лоси смотрят на собак и на нас, переступают по дну невидимыми ногами. Я чувствую острую связь через воду, качающуюся лодку, с огромными таежными животными, с их горячими под водой телами, биеньем огромных сердец, напряженным движением мышц. Глаза их как темные глубокие стекла.

— Подойди-ка поближе! — прошу рыбака.

На малых оборотах идем к лосям. Нос лодки темнеет на фоне красноватых, похожих на гигантские цветы голов. Лоси

отталкиваются ото дна, отрываются и, поворачиваясь, нагоняя светлый бурун, плывут один за другим, как киты, правя на ближний остров. Солнце стекленеет у них на загривках. Горы синеют шатрами. И хочется смотреть бесконечно, как выбираются они на остров, полный кукушек, и, распу- . гивая уток, бредут по мелководью, рассыпая вокруг мгновенные прозрачные радуги.

Тоджа, тувинский край, отсеченный от долин цепями хребтов. Лишь зимой по замерзшей воде Енисея движутся колонны тракторов и машин, подымаясь в задебрен-ный угол Саян, завозя продовольствие и горючее. А летом воздушный мост, непрерывный поток маленьких двукрылых бипланов, перебрасывает в Тоджу запчасти, книги, газеты, экспедиции геологов и биологов.

Тоджа несметно богата. Ее изучают, начинают брать хорошо упрятанные богатства: руду, вековечный лес, знаменитую на весь мир пушнину. Уже есть планы постройки сквозь горы железной дороги. Все больше людей прибывает сюда. Начинают расти совхозы, сеется хлеб. Край разбу жен, и растревоженная природа разбегается табунами косуль.

Тоора-Хем, районный центр, маленькая деревянная столица Тоджи, с бревенчатыми домиками, какие можно увидеть в горных приречных поселках Урала, Сибири. Дощатые тротуары, зеленые улицы с пасущимися коровами. Десяток лязгающих гусеницами трелевочников проходит, сверкая смазкой, на новый лесоучасток. Алый пожарный вертолет в блеске винтов нависнет на секунду над крышами, сядет на зеленый аэродром.

Человек и природа — об этом говорит сейчас мир. Возможно ли привести в равновесие эти две силы, противоборствующие пока на Земле? Окончится ли покорение человеком природы ее полным разрушением и как тогда ощутит себя человек в этом разрушенном, поверженном организме земной природы? Или удастся установить гибкие, гармонические связи между бурно растущей цивилизацией, раскидывающей по планете сеть своих дорог и коммуникаций, россыпи городов и поселков, рудников и заводов, и этим вековечным сокровенным миром трав, зверей, облаков?

Ученые считают, что такой союз не только возможен, но и обязателен. Уже есть примеры сочетания мощной сверхиндустрии с природной средой. На Мангышлаке в Шевченко я видел, как прекрасный город дал жизнь и движение застывшей, омертвелой пустыне, напоил ее искусственно опресненной водой, занес зеленый покров. Там цивилизация вошла в гармонический комплекс с природой, пронизала ее, не разрушив, соединилась с ней в' целое.

Заповедники — еще одна форма соседства мощной человеческой деятельности и природы. Рядом с машинами, электричеством, скоростями сохраняются неприкосновенно тысячелетние связи неба, земли, воды, миллионов жизней.

Много заповедников в нашей стране. И число их продолжает расти. Тоджа, край непуганого зверья, испытывающий на себе нарастающее давление человека, Тоджа внесена сейчас в список готовых к открытию заповедников. На озерах и островах, на задебренных склонах начнут строить кордоны егерей, лесников. Все: медведи, камни, бабочки — берется здесь под охрану. Ибо природа — наше великое достояние и сокровище, и мы будем его беречь.

Я живу у рыбаков в горной Тодже, у туманного озера Азас, золотого в полно-лунье. Собираю цветы в гербарий, перекладывая листы газет ослепительными таежными соцветиями. И пальцы мои, желтоватые от пыльцы, тонко пахнут исчезающими травяными ароматами.

Или брожу с сачком по буграм и увалам, перед исчезающим и возникающим озером, ловлю бабочек, собираю на цветах и листьях азиатских жуков.

Днем — когда мокрые робы высыхают на жарком солнце, и далекие белки голубеют, как облака, и до лова еще полдня — слушаю ленивые рассказы рыбаков, бесконечные, чем-то похожие — неторопливой своей интонацией, выражением загорелых, чуть усмехающихся лиц: верь или не верь, твое дело, а наше дело рассказывать. И их разговоры — про змей, переплывающих залив, про то, как сунули к ним весло и одна обвилась вокруг и метнулась в лодку, скользнула по борту, как горящий ручей, и снова плюхнулась в озеро; так и уплыла, выставив маленькую голову. И про то, как поймали на блесну небывалого, в рост человека, тайменя, водили его, утомляли, потом рыбак кинулся ему на спину, и таймень, очнувшись, понес его на себе, и человек сидел на рыбе верхом, в пене, плеске могучего хвоста, как на водяном иноходце. Про медведей, выходящих семьями лакомиться сладкой голубикой. Про маралов, ревущих в осенних огненных лиственницах, про козлов, перескакивающих через каменные откосы.

И солнце катится за бечеву, на которой вялятся гирлянды окуней и сорожек. Близится вечер, а с ним — время лова.

Кто они, люди, населяющие сегодня Тоджу? Я познакомился с директором школы Василием Думендеевичем Шогжалом, одним из ревнителей готовящегося заповедника. Он сам водит школьников по тайге. Они наблюдают, нет ли вредителей, огоражи

вают муравейники, следят за сохранностью леса. В их школьном музее рядом с гербариями хранится пропеллер самолета, подаренный летчиками, — символ единения техники и природы.

На каменных енисейских кручах в часы заката, в красных косых лучах, возникают силуэты рыб, зверей и охотников — наскальные изображения древности. Тысячи лет назад уходили в тайгу люди на промысел. И теперь вертолеты забрасывают в чащу промысловиков-звероловов, и они несколько месяцев на заимках бьют красного колонка и белку, ловят капканами серебристого соболя. По рации сообщают о ходе прбмысла, о состоянии своего здоровья.

Я видел людей, влюбленных в Тоджу, в ее раздолье, красу. Иные родились здесь, иные приехали и навсегда породнились с ней. Геннадий Гребенкин, отличный шофер и сварщик, синоптик, моторист, мастер на все руки, проплывший на сейнере все дальневосточные моря до Аляски, с электросварочным своим аппаратом прошедший весь Красноярский край, гонявший свой самосвал по всему Казахстану, перевозя хлеб и руду, — он приехал случайно в Тоджу и решил навсегда здесь остаться, покоренный ее озерами, ее зорями над ледниками.

Лесорубы, сплавщики, летчики, они влюблены в свою Тоджу, преображают ее по законам разума и красоты.

Иду по утренней, свежезеленой тайге. Лиственницы мохнатые, переполненные смоляным влажным соком. Пестрота цветов. Птичьи свисты.

На открытых полянах мощными редкими купами, распустив рассеченные листья, вырос дикий таежный пион — Марьин корень. Выставил твердый зеленый бутон, напряженный и плотный. Кое-где раскололась зеленая чешуя, глянул малиновый уголь свернутого в узел цветка. Такой в нем напор и сила, что, кажется, тронь — и взорвется под рукой, брызнет красной струей.

Я ищу распустившийся цветок для гербария, обхожу солнцепеки. Но цветка еще нет, лишь краснеют бутоны. Муравьи застыли на них, опьянев от сладкого сока.

Выхожу к Енисею на горячую открытую кручу. Откос с каменным оползнем. У воды деревья. Внизу и вдали — могучий, бесконечный разлив стиснутой горами реки, ртутный блеск солнечных огромных проток, омывающих острова. Дали за далями, синие, зеленые, мохнатые таежные дебри без дымка, без следа человека. Дивная, прекрасная Тоджа с далекими хрусталями хребтов!

Александр Проханов