Юный Натуралист 1974-04, страница 13

13

женщина, а чисто осенняя муха. И за что ты не любишь Суздалева? Сама небось понятия не имеешь.

— А кто его, бирюка, любит? — сердито спросила мать.

— Да хоть бы те же ребятишки. Они ведь, наверное, недаром за ним хвостом ходят.

— Не знаю уж, чем он их приворожил! — отмахнулась мать.

— Он справедливый и добрый, — тихо сказала Галка.

Мать всплеснула руками:

— До-обрый?! Да этот ваш добряк чуть человека не застрелил. Из-за какого-то паршивого тополя!

— Тополь-то у оврага рос, — напомнил отец. — А овраги — это ж наша беда. Сколько земли сжирают. Ты ведь здешняя, не тебе бы объяснять.

Сашка в спор родителей не вмешивался, ел молча. Мать была права только в одном: на лесничего Суздалева в селе действительно косились. Его считали нелюдимым, потому что он старательно избегал всяких гулянок и вечерок. Даже в клуб на танцы ходил редко, хотя был холостой и, по Сашкиному разумению, не совсем старый — лет тридцати.

Галка однажды спросила его, почему он сторонится людей, и Александр Петрович, подумав, ответил: «Боюсь в кумовья угодить. Кумовство в нашем деле — дорожка скользкая. Особенно здесь, в степи, где каждое дерево на вес золота». Может, так оно и есть, подумал Сашка, побываешь у человека в гостях разок-другой, а он от тебя сразу поблажки ждет. А что Сан Петрович Митьку Блохина припугнул, так и правильно сделал. Лезет с топором куда не надо да еще зарубить грозится.

Сашка доел яичницу, выпил кружку чаю и, буркнув «спасибо», поднялся.

Минуту спустя они с Галкой уже бежали наперегонки в сторону Дона. Слева, среди рыжих холмов, вынырнул недостроенный коровник. Он ослепительно белел на солнце, будто был сложен из кубиков рафинада. Отец там вроде бригадира — присматривает за работой каменщиков, которые приезжают сюда каждое утро из Новомосковска.

Проселочная дорога заметно спешила под уклон. Скоро степь кончилась, и перед ребятами стеной, заслоняя собою небо, встал сосновый бор. Он тянулся по всему правобережью Дона на много верст, светлый и праздничный бор, просвеченный кое-где смуглым серебром березовых стволов.

Знакомая тропинка вывела ребят к широкой поляне, на краю которой стояла

изба-пятистенка. Стекла ее окон горели на утреннем солнце пожарным блеском. Это и было лесничество.

Суздалев босиком сидел за столом и что-то писал в блокноте. Когда ребята вошли, он поднял голову и спросил:

— Позавтракать успели? А то чаем могу напоить. Колбаса есть и сыр.

— Не-е, мы сытые, — Сашка похлопал себя по животу. — А что, наши еще не приходили?

— Они прямо на плантацию явятся. Туда от села ближе. — Суздалев посмотрел на часы и поднялся. Он был очень высокого роста, рус волосом и немного раскос.

— К начальству ездили? — спросил Сашка.

Суздалев молча принес из угла кирзовые сапоги и стал наматывать на ногу фланелевую портянку. Портянка даже на вид была мягкой. Обувшись и потопав ногами, лесничий ответил:

— Ездил, тезка.

— Ну и как?

— Расскажу сразу всем. А сейчас пошли.

Заткнув дверной пробой щепкой, они отправились на плантацию. Суздалев шел быстро, и его длинные руки болтались при ходьбе, как на шарнирах.

Плантация была заложена прошлой весной, недалеко от конторы лесничества, на месте старой вырубки. Еще недавно здесь тоненько, по-птичьи посвистывали на ветру голые прутики. К осени они вытянулись в двухметровые деревца, успев перерасти самых высоких мальчишек из Саш-киной школы. И вот сейчас наступила пора переселять их на постоянное жительство.

С полсотни кружковцев — все из разных классов — уже поджидало лесничего, играя в чехарду. В стороне от плантации щипал жесткую осеннюю траву выпряженный из телеги колхозный конь — пенсионер Голубчик. Голубчик был хорош тем, что его при нужде доверяли даже ребятам.

На телеге отполированными до костяного блеска черенками блестела груда лопат. Там же были уложены корзины.

Суздалев сел на старый пень и сказал:

—- Ну, лесоводы, можете поздравить и себя, и меня. Дают нам под саженцы еще целый гектар.

Ребята окружили лесничего. Вопросы посыпались градом:

— Сан Петрович, дубняк или тополя?

— А в каком месте?

— А что сказали в лесхозе?

Суздалев, улыбаясь, поднял обе руки: