Юный Натуралист 1974-08, страница 13

14

Светало уже, но светло было лишь здесь, на машинном дворе, где полевые машины выступали из сумерек и напоминали порой каких-то доисторических животных. А даль была пепельна.

И туда, в пепельную даль, повел Васька трактор, зябко поеживаясь и опасаясь, как бы не наладил Стодоля погоню, как бы не помешал ему распахать это дикое поле, которое вовсе не минное поле.

Да очень поздно спохватился Стодоля!

То один гон, то другой, и свежие борозды, свежие борозды, похожие на гуталин, и вдруг обнаружится на пахоте изумрудная гильза, и, значит, вовсе не безопасно это гуляющее тыщу лет поле. Но диво! Словно бы вел трактор по дикому просу, по водяному перцу уже тот, другой Васька, друг и соратник партизан, побывавший на их печальной сходке, принятый в их боевой круг и поэтому ничего не страшащийся. Воображение уже посылало ему немало приветственных кличей и похвал заслуженных дядек, бывших партизан, воинов, орденоносцев, и никак нельзя было спасовать перед трезвой мыслью. Да, могла еще одна затаившаяся, влипнувшая в болото, рассчитанная на долгие годы коварная штука обнаружить себя секундным грохотом, но это очень трусливые предположения, а тот Васька, вернувшийся этим же летом в свою веску и заслуживший признание бывалых дядек, — тот прошел целым-невредимым через забытое поле.

И если не отбрасывать воображаемые, будущие почести, все то, что принадлежит завтрашнему, какому-нибудь августовскому дню, то должен без опасений за жизнь, без ожиданий катастрофического взрыва закончить он пахоту. Тут, на этом поле, грозно пробудившемся вчера, он ^аже почувствовал, что становится храбрее, взрослее, мужественнее, чуть не солдатом становится. Вот как увеличивало его жизнь, его годы всего одно лишь утро!

И все-таки запоздал Стодоля, запоздал.

Когда, измученный непрерывной работой на тракторе, кабина которого отражала солнечные лучи и была вся вроде бы в масляных пятнах, измученный ожиданием взрыва и сознанием трудной победы, Васька выключил двигатель, потому что не было более средь черной земли зеленой земли, и тихонько стал наборматывать песенку удачи, песенку сенокосной поры, на проселке появился бешено мчавшийся грузовик, стекла которого были янтарными от солнца.

А затем, увязая в бороздах, Стодоля прыгал по пашне и грозил кулаком издалека.

Оказавшись подле трактора, он все еще

потрясал кулаком и кричал отрывистые, с паузами, слова. Это были сплошь возгласы, несвязные укоры, восклицания, восклицания. И вот крыл его Стодоля на чем свет стоит, а Васька умиротворенно улыбался на все проклятия.

9

Никогда прежде он не задумывался глубоко, отчего на тех поминальных сходках партизан плачут пожилые, с сетчатыми от морщин лицами дядьки. И как-то не очень потрясало его то, что и после долгих лет остались в зеленой веске такие неподвластные времени следы: воронка от немецкой бомбы, в которой выросла липа, обгоревший дубовый сруб колодца. «Война же была!» — как самое понятное, говорил он себе и тут же забывал о дереве, поднявшемся из военной ямы, о черном пятне на дубовом срубе. И лишь теперь, когда свежо помнился мгновенный взрыв нспостаревшей мины, он, покачивая головой и вздыхая, твердил, как помудревший сразу человек, о том, что ведь подобные взрывы, стрельба, ежеминутная тревога отрывали дядек от земли и не позволяли им ни пахать, ни сеять, ни вострить косу. «Война же была!» — уже совсем по-иному, с сознанием большой народной беды, повторял он теперь.

И очень настойчиво думалось ему об этом, едва он, обруганный Стодолей, появился в березовой роще и повалился прямо на земляничную землю спать. И очень настойчиво думалось об этом и позже, когда пробудился, чувствуя, как стянуло лицо от жгучего солнца, от долгого припека, и когда сидел на той же земляничной земле, нехотя собирал рдевшие повсюду ягоды и томился в ожидании хлопцев. Невыносимо быть одному в палаточном городке и стыдно спать, когда ползают где-то на просе хлопцы. «Зато вспахал я! — устало гордился он. — Такое поле вспахал».

И, снова заслуженно оказываясь на партизанской сходке, переносясь туда воображением и будто отвечая крепким рукопожатием на каждую восторженную, признательную, корявую речь, он и от своих приятелей ожидал восторгов. Он вспахал дикое поле, он прошел через минное поле!

Но ожидания не сбылись.

Тихие, с грустными глазами, вернулись хлопцы к вечеру, такие же тихие и будто ленивые сидели они затем за тесаным столом, приобретшим от солнца янтарный цвет.

«Да чего они, не знают они про поле, про то, как я на том поле, как взорвалось на том поле?» — обижался Васька