Юный Натуралист 1974-08, страница 14

15

невниманием к себе и потому вставал вдруг, черпаком тянулся к громадному чану, предлагал кому-нибудь добавки и плескал в миски без разбору. «Ну и народ!» — возмущался он, ожидая хоть какого-то бедного словца одобрения,

И тогда, с вызовом взглянув на Стодо-лю, он захотел, чтоб вновь с бранью набросился на него Стодоля, и он бы возражал Стодоле, и все понимали бы, какой подвиг совершил он, Васька.

Но и мастер словно позабыл о том, что можно вновь упиваться руганью.

— Чего они все? — полюбопытствовал Васька, покинув кислое сборище за столом и оказавшись возле колючего в этот день Стодоли.

— Они уже переволновались за тебя, успокоились уже, — отвечал холодно мастер, наклоняясь и выдергивая сорную травку, прицепившуюся к пыльной сандалии.

— К чему волноваться, если у каждого было свое дело? Я выполнил свое задание, они выполняли свое. Я же отчаянный человек, Борис Павлович.

— Вот и переволновались хлопцы за твою жизнь, — упрекнул все-таки мастер, сунув Ваське в нагрудный кармашек рубахи сорную травку, увенчав таким образом его за подвиг и усмехнувшись при этом загадочно. — А еще они двойную норму выполнили. Все просо пропололи. Они у нас герои.

Странно: как только назвал Стодоля героями этих молчаливых хлопцев, разбредавшихся по палаткам, так словно бы зависть к ним пробудилась в Ваське. Он сам называл себя героем в этот день, героем был и тогда, когда спас гараж, спас и неуправляемый трактор, а теперь выходило так, что герои все они, полеводы, лишь они, они, исползавшие все про-совое поле.

— Зачем же такая спешка на прополке? — ревностно спросил Васька.

— А чтоб завтра другое дело.

— Опять прополка?

— А как на войне? — отрывисто бросил Стодоля и, как показалось Ваське, кивнул как раз в ту сторону, где и отгремела последняя военная мина. — Как на войне? Любое задание выполнять! Любое!

— А вы, Борис Павлович, вы были разве на войне? — молвил Васька и тоже кивнул в ту сторону.

— Сам я сорок пятого года рождения. Так что... А батька мой воевал. Да и

сколько еще фронтовиков и тут, и в Озер-щине, и в Речице!

— Я сам, я сам бывал на сходках партизан! — стукнул Васька себя в грудь, точно поклялся в этом, и тут же устыдился своего бахвальства: «Зачем я про это? Стодоля сам из семьи фронтовика, Стодоля тоже про подвиги слышал от батьки...»

Полосатые тени легли от стволов берез на земляничную землю, еще светлы были брезентовые верха палаток, серебрилась береста на стволах, а уже никого не было видать в роще.

— Да где же все? — поразился Васька.

— Спят, — виновато подсказал мастер. — Переволновались, потом поле перепололи. Спят герои.

— Да что же это? — усмехнулся Васька и присел на корточки, будто заглядывая в сумрак своей палатки.

— Загляни! Загляни! — поощрил Стодоля и окунулся в сумрак душной палатки.

Дембицкий спал, уткнувшись носом в темный кулак, а Крыж спал на спине.

Затем в соседнюю палатку пробрались они вдвоем, затем еще в другой палатке наступили на связку камышовых тросточек с меховыми початками, потом еще в какой-то палатке едва не наступили на шахматную доску с поверженными лакированными фигурами — и всюду было сонное царство, всюду прикорнувшие хлопцы.

И вот тут что-то переломилось в Ваське. Он вдруг почувствовал себя виновным в этом их раннем сне, в том, что все они беспокоились за него, волновались, не зная, уцелеет ли он на том диком поле, которое сберегало единственную мину, а он вовсе не думал о них, пахал залежь, он думать не хотел ни о них, ни о Стодоле.

В остальные палатки он уже стеснялся заглядывать, зная, что и там лежат хлопцы, честно проведшие весь день в поле на простой, скучной работе, которая так возвысила их. Щурясь от солнца, стараясь побыстрее покинуть Стодолю и поспешить через березовую рощу к пруду, берега которого в кайме сплошных листьев, как в зеленой чешуе, он бормотал:

— Да, они молодцы... Весь день на прополке, двойную норму выполнили. А работа нелегкая, любой свалится, сам знаю!

И получилось так, что уже не Стодоля, а он, Васька, хвалил этих приятелей, сраженных сном задолго до ночи.