Юный Натуралист 1976-05, страница 54

54

леную лодочку — обласок — чучела, вещмешок и ружье, пожелал друзьям счастливой охоты и поплыл к островку.

Легкий обласок скользил ходко, разгонисто. Вода под ним то светлела, то неожиданно становилась густо-темной, и по меняющейся окраске я узнавал, где мелко, где всего лишь затопленная поляна, а где глубоко, где болото, а может быть, даже и озеро. Иногда обласок врезался в прошлогодние заросли рогоза и осоки, почти невидимые сверху, но густые под водой, и тогда приходилось работать веслом, как шестом.

Но вот и облюбованный островок.

Вблизи он оказался еще меньше, чем мы издали предполагали, каких-нибудь семь-восемь соток, зато удобным для охоты и даже уютным. С востока — гряда полузатопленного осинника, с запада — сухой продолговатый мысок с двумя кустистыми ракитами и полуразвалившимся жердевым остожьем, где можно было набрать хорошую копну оставленного кем-то сена. К тому же к северу от мыска, судя по цвету воды, сразу начиналось глубокое место, окаймленное по кругу торчащей из воды пожухлой травой. Можно было не сомневаться, что это место во время перелета никак не минуют утки, особенно гоголи, не любящие спускаться на мелководье.

Я раскинул чучела, выдернул на берег и замаскировал под одной из ракит обласок, а под другой, что стояла у самой воды, стал ладить скрадок. Скрадок получался основательным, крепким, благо сена было в достатке. Его я даже на пол ворохом накидал: не сиденье — перина.

А когда закончил работу, увидел, что погода резко переменилась: в небе появились тучи, солнце потускнело, по воде стал упруго хлестать резкий северный ветер. Я сначала решил, что это ненадолго, что природа просто решила чуть покапризничать, но вскоре небо обложило наглухо, густо посыпала колючая снежная крупка, по разливам загулял такой вал, что и смотреть страшно, и я понял: началась весенняя нарымская буря.

Об охоте нечего было и думать. Растревоженные утки косяками проносились высоко над водой в сторону далекого лесистого «материка», где можно было укрыться от непогоды, а мои чучела сорвало и унесло в кусты. Я стал замерзать. Сперва закоченели руки, потом холод стал забираться и под одежду.

Я побежал к осиннику, наломал сушняку; спиной заслоняя огонь от ветра, стал разжигать костер — ничего не получалось. Ветер сшибал занимавшееся было пламя, стелил его по земле, задувал. Тогда я собрал в остожье остатки слежавшегося пластами волглого сена, еще в один слой обложил скрадок, привалил жердями и толстыми ветками и забрался внутрь.

В шалашике, в заветрии, стало теплее, но тут до меня дошло, что я обречен. Обречен, может быть, на несколько суток сидения на этом заброшенном островке, потому что добраться до берега в такой ветер и вал на крохотном вертком обласке невозможно. Друзья меня выручить быстро тоже не смогут. Кроме еще одного облас-ка и прорезиненной складной лодочки, у них ничего нет, а до деревни без малого два десятка километров...

О, это неожиданно подкрадывающееся