Юный Натуралист 1977-12, страница 26

24

ников. С волнением рассматривали мы подлинные работы Комарова. Но нам этого мало. Хотелось увидеть художника, поговорить с ним самим.

И вот настал день, когда мы приехали на станцию Пески. Это было в последний год жизни Алексея Никаноровича. Через березовую рощу бежит тропинка к домику, мне давно знакомому и дорогому.

Затаив дыхание останавливаются ребята перед калиткой. В руках у них папки с рисунками, а в глазах тревога: понравятся ли Комарову? А навстречу уже торопится Наталья Александровна — жена художника. «Приехали! Алексей Никанорович ждет вас!»

Он сидел на садовой скамеечке, несмотря на теплый день, в плотном полосатом свитере, в больших валенках с калошами, в белой очень широкополой шляпе. В руках палочка: девяносто семь лет давали знать о себе. Но глаза молодые, веселые, любопытные. Он с интересом принялся смотреть рисунки, и смущения как не бывало. «Это хорошая лошадка. Кто рисовал?» — спрашивает Алексей Никанорович, держа рисунок Гали Сергеевой и пытаясь определить, кто автор. «Мне бы хотелось рисовать, как вы», — краснея, решается признаться Галя. «Надо много рисовать, много... Тогда в конце концов получится, — серьезно говорит он. — Я лошадей и собак знаю даже излишне хорошо. Сколько я их нарисовал... Сотни? Тысячи? Чтобы хорошо нарисовать, надо хорошо изучить натуру. Рисуйте то, что хорошо знаете!»

Ему понравились наши работы. Он делал меткие замечания, давал советы: «Движение старайтесь выразить, ищите движение». И снова повторял: «Как можно больше пробуйте и станете в конце концов анималистами. Зоологу обязательно нужно уметь рисовать». — «У вас очень много набросков? Вы много рисуете?» — спрашивает Таня. «Конечно, очень много. Если вы приедете на три дня, успеете перелистать их». Рисунки Комарова! Это не просто два слова, это целая эпоха отечественной анималистики. Мы прикоснулись к рисункам Комарова в той самой мастерской, где совершался трудовой подвиг художника, патриота, борца. Борца за претворение в жизнь декретов Советской власти, борца

с безграмотностью, голодом, нищетой. Он боролся своими средствами, средствами реалистического искусства. Мы с трудом разместились в комнате. Кто на диване, покрытом ковриком, кто в плетеном кресле, кто на скамеечке. Осмотрелись: на стенах картины, ружья, на полочках книги, фигурки, привезенные из путешествий, рабочий стол, папки с рисунками, за окошком кормушка для птиц. Ребята разворачивали папку за папкой, извлекая рысей, тигров, медведей, лис. «Кто ваш любимый зверь?» — спрашивает Саша. «Я волков люблю», — говорит Алексей Никанорович. «А почему у вас нет слонов, носорогов?» Комаров словно помолодел, глядя на лесной пейзаж: «Я нашу, нашу природу люблю! Я всегда рисую то, что хорошо знаю и люблю. Бегемота рисовать не стану и не сумею. Вот Ватагин рисовал. Он любил экзотику. А меня кукушка радует. Я пнями любуюсь... Свою природу надо любить».

Мы долго разговаривали о технике рисунка, потом Алексей Никанорович захотел почитать нам свои маленькие-малень-кие рассказики. Они называются «Былинки», потому что не придуманы вовсе, а родились из необыкновенной биографии художника.

За окнами потемнело. А в комнате тепло, ласково. Три собаки пришли и уселись рядом, словно тоже внимательно слушали.

Так закончилась эта встреча, которая каждому из нас запомнилась на всю жизнь. Дождь перестал. Крупные капли блестели на листьях, на цветах удивительных ирисов: синих, розовых, коричневых, белых. Мы попрощались с Алексеем Никаноровичем, с его добрым домом, с большим спящим медведем, охраняющим три ступеньки в мастерскую. И хоть он был сделан художником из цемента, все равно пожелали ему спокойной ночи.

Воздух стал голубым, подвижные полосы тумана поднялись между темными шапками кустов. Это тоже был мир Комарова.

В. Муцетони,

сотрудник Государственного Дарвиновского музея