Юный Натуралист 1978-09, страница 55
53 ловастого грязного кота, который, закрыв глаза, чтобы было не так страшно, делал лапу крюком и махал ею по воздуху, пытаясь вслепую зацепить карасика: — Ишь, Химик! Что делает! Я-а тебе, Самурай! От мокрого шлепка рыбьих внутренностей кот тут же прозревал, спрыгивал безошибочно в то место, куда дед бросал кишки, прижимал их щекой и начинал есть, отпугивая всех глухим ворчанием, напоминавшим скрип ржавой железной двери: — Жж-рм, жр-рым, жжр-рым... — Ну, поглядите на него, — приглашал дед кого-то, не в силах более, должно быть, удивляться в одиночестве коту. — Шишнадцатый комплект отоваривает, и все скрыпит. Ну, Скрып дак Скрып! У кота постоянного имени не было, дед Квасов величал его сообразно обстоятельствам и котовьему поведению. Рыбак выпростал последнего карася, почистил о ступеньку нож, поднял глаза и тут только заметил меня: — С охоты никак? Где же добыча-то? — Все здесь! — показал я на тяжелый фотоснайпер. — Целую пленку ухлопал. — А, ты с фоторужьем... Ну из такого меху шубы не сошьешь: меньше толку, чем в рыбьем блеске, — дед сколупнул прилипшую к руке чешуинку. — От блеску хоть запах идет... Он оценивающе оглядел еще раз мою тяжелую и неуклюжую «охотничью» снасть и оживился, вспомнив: — Вот утром мне сегодня такую бы орудию — я бы ее пуганул! — Кого — ее? — Лису, вот кого. Сижу посередь болота на ботничке, удочки растопырил. Вдруг слышу, под берегом шум как на птичнике: крылья хлопают, плескаются, и утка кря-чет — тах-тах-тах, тах-тах-тах... Утка-то взметнется да падет, да опять так, вроде лететь не может, а лиса за ней по кочкам — только брызги столбом! Понял я — уводит матка зверя от гнезда; давай, думаю, давай, умница, обводи ее, рыжую! Только сообразила и та: «Обманывают, дескать, среди бела дня!» Вернулась лиса к тому месту, откуда вся эта погоня началась и под кустом затихла. Ах ты, ведьма, думаю, нашла ведь кладку! Ломает яички да пьет. Я в хлопки, стучу по лодке удовищем — не боится, и все тут! А поплыть к ней — якорь надо поднимать да пропихиваться с шестом по кочкам — тыща одна ночь, целая история! Да и далеко, не успеть. Подняла голову, поглядела на меня: «Ты, мол, сиди со своими карасями, у тебя уха есть, и мне яишенки хочется». Вот тут бы и пугануть ее из твоего снайпера! — Да что бы ты сделал ей из такого ружья? — удивился я. — Забыл, что ли, что в нем нет ни единой дробинки? Ведь ружье-то — фото! — Э, вот тут ты не прав. На вора только прицелься чем-нибудь — он и готов, струсил. Вон, видишь, Шеф-повар мой опять жмурится, к чищеным уже маслится. Для чего он, думаешь, глаза закрывает, потемки себе делает? А чтоб не видеть, как я в него прицеливаться буду. Глазом или пальцем — все равно, сразу его стыдом и страхом заливает. Вот, приметься-ка в моего Коменданта снайпером, погляди, что с ним будет! Я поднял фоторужье, и кот преобразился. Он тут же открыл глаза, отвернулся от карасей, посмотрел на меня ненавидяще, будто говоря: «Но-но, это еще зачем? Ты это брось!» — и ушел прочь с крыльца, покачивая толстыми боками. А спустя неделю я зашел на дедово болото, разыскал остатки утиного гнезда с обломками зеленовато-серых яиц, из которых не суждено было вылупиться бойким утятам-пуховичкам. Ни утки, ни лисы я не встретил. А когда я возвращался домой и шел мимо густых тальников, росших по берегу, вдруг откуда-то над самой моей головой вылетела утка-кряква. Что такое? Откуда она вымахнула, будто на ветке сидела? В тальниках темнело прошлогоднее гнездо из прутьев, круглое, с крышей — только сороки такие большие крытые дома делают. Не могла же утка из него махануть! А впрочем, лучше проверить. Забрался я на березу, что росла неподалеку, и оттуда через свое фоторужье, увеличивающее, как небольшая подзорная труба, разглядел внутри гнезда крупные зеленовато-серые яйца. Утиные! Молодец кряхва, перехитрила-таки разбойницу лису! В. Чернышев &УААНЫ Устав от утомительного перехода по правобережью реки Теджен, брел я к стоянке знакомых чабанов, надеясь провести у них ночь, но вскоре понял, что зашел ку-да-то не туда. День угасал... Думать о том, что засветло и безошибочно доберусь до^ овечьей отары, уже не приходилось. Волей-неволей пришлось заночевать в пустыне. Облюбовав неподалеку от берега песчаный нанос с возвышающимися на нем кустиками тамарикса, бросил на землю рюкзак: «Ну, Теджен, принимай на ночевку гостя!» |
