Юный Натуралист 1979-08, страница 48

47

Ритм болотной жизни, нарушенный было моим приходом, постепенно восстановился.

И вон там, под висячей таловой веткой, кто-то прячется. Что-то есть. Глаза и уши автоматически фиксируют все шорохи, трески, дрожание теней, выделяя места, где эти движения и звуки повторяются. Вот эту, например, ветку. Готов спорить, что там есть какая-то живность. Вероятнее всего, «таловый гусь», как его зовут у нас, хотя это вовсе не гусь, а длинношеяя остроклювая птица, малая выпь. Затаилась, пережидает опасность. Терпения ей не занимать. Точно почувствовав, что беда прошла, желтоватая, в блекло-зеленых и серых пятнах птица метнулась из куста и, неуклюже протянув над лужей, упала в таловый куст на той стороне. Э, да их тут, у ямы, целый выводок: зашумели под ветвями, начали покрикивать своими резкими, трескучими голосами.

Вот только уток почему-то нет. Даже вчерашних следов — расплывов на ряске — и тех не видно.

Пока я разглядывал болотную мелочь, кто-то сзади рассматривал меня. Я почувствовал это «затылочным» чутьем: есть такое чувство, подсказывающее: обернись! Больше глазами, чем поворачивая голову, я заглянул в чащу, сомкнувшуюся сзади. Огромная птица, неизвестно когда и как выбравшаяся из зеленого полумрака, сидела на ветках куста метрах в пяти от моей коряги. Этакий куль с ушами. Филин!

Меня филин не заметил. Но мудрая птица чувствовала: что-то тут, в этой кочке, не так, и силилась заглянуть под сплетенные ветки. Это ей никак не удавалось. Филин уморительно крутил головой: левое «ухо» вверх, правое «ухо» вверх. Никак не получается... Ссутулив плечи-крылья, филин ухитрился спустить голову на жи-_ вот; казалось, что он держит эту голову с немигающими желтыми глазами в собственных лапах, покачивая ее, как фонарик. Но у меня было преимущество. Я был внизу, в тени, в укрытии. Я его видел, он меня — нет.

Филин между тем все вертел своей ушастой головой, что-то высматривая в кустах. Ухнет ли он сейчас? Нет, филин не Ухнул.

На берегу Костромской ямы выросла какая-то ядовито-зеленая трава, ощетинившаяся копьями побегов. Выводок «таловых гусей» успел перебраться в эту траву ^и скандалил теперь там. Филин, оставив попытки разглядеть мою корягу, остановил свое внимание на недовольно кричащих птицах. Присмотрелся. ' Потом, как-то разом раскинув крылья и оттолкнувшись ногами, словно ныряя, резко спланировал в середину зеленого пятачка. «Талового гуся» он, видимо, не поймал. Не так уж ле

гок был хлеб старой птицы. Он долго сидел, раскинув крылья, в траве, как бы сетуя на несправедливость жизни, потом нехотя вернулся на свой обсиженный сук.

Я начал догадываться, почему не выплыл из осоки ни один самый захудалый чирок. Почему облетали яму местные утки. Старый филин давно облюбовал это место для своих вечерних бдений. Стал пугалом для утиных выводков. Он слетел с ветки и мягко ушел в темноту лишь после того, как погасли последние отблески зари. Я встал. Надо было еще решить — заночевать ли здесь, на бугре у ямы, или перейти через болото к покинутым шалашам покосников.

Потом еще не раз я бывал на утиных сидках в Костромской яме. Чуть не каждый год в дни разрешения охоты. Возвращался и с добычей, и без нее. А запомнился вот этот «пустой» вечер — черные коряги, пелена нетронутой ряски и ушастое пугало за спиной.

Ю. Ерофеев