Юный Натуралист 1982-01, страница 46

45

гортанный говор речки услышал треск ветвей и раздвинул полог палатки.

Поверх серого сырого тумана он увидел сверкающие гребни гор.

Они были ало-белыми, отчетливыми и глядели на солнце, невидимое отсюда, из долины.

И Филиппу захотелось туда — к этой пред-звездной чистой алости.

А здесь, внизу, в тумане, трещало и качалось дерево и слышалось сопение и хрюканье.

Что здесь такое происходит?

Филипп различил диких свиней — кабаниху и кабанят, остроносых, поджарых и полосатых. Они копошились под деревом и собирали орехи, что дождем сыпались с него.

Кто дерево-то трясет?

А его медведь трясет — коричневый и большеголовый. Сидит на дереве и раскачивает его. Силушки медведю не занимать...

Подождите, не для кабанов же он отряхивает дерево от орехов?

Медведь устал, по дереву, по стволу, как монтер по столбу, спустился на землю, а кабаны уже разбежались.

Прошелся медведь на четырех лапах. Что ты будешь делать: тряс, тряс, а орехов нет.

Не могли же они сами убежать!

Обиделся медведь. Заревел. Потом перестал реветь, сообразил: на кого обижаться-то? Надо сперва обидчика найти, а потом уже высказывать обиду. Поглядел туда, сюда...

На палатку смотрел долго и недоверчиво. На зеленую, как куст, палатку, из глубины которой за ним наблюдал Филипп. Рявкнул на нее медведь и полез на дерево.

Дерево затрещало. Орехи посыпались. Кабаниха и кабанята набежали собирать их. Как кабаны скорлупок-то не боятся? Очищают орехи или так, со скорлупой, и едят?

Только спустился медведь на землю — кабанья семья убежала в лес. Не нашел медведь орехов и грозно заревел в сторону палатки. Кому еще орехи-то таскать, как не людям, что живут в ней?

Больше некому.

Палатка хранила молчание.

В третий раз поднялся медведь на дерево, тряс его истово, с ревом, а кабанья семья собирала орехи. На этот раз ореховый дождь шел реже, а когда прекратился, кабаны подобрали орехи и ушли в лес без паники.

Медведь опять остался ни с чем. Походил, внюхиваясь в траву, поревел, зевнул.

И с неожиданным проворством, стелясь по земле, как конь-степняк по степи, поднялся на косогор, выворотил камень и сбросил его в сторону палатки. Камень с подскоками скатился по склону, обрушился в речку и обрызгал палатку.

Не попал. А дальше-то что?

Медведь столкнул другой камень, потяжелее, и тот вперевалку пошел вниз, увлекая за собой мелкие камушки и, не дойдя до палатки, остановился.

А камушки защелкали по брезенту.

Проснулась мама.

Из зеленого чехла она быстро достала винтовку, пахнущую машинным маслом, передернула затвор, досылая для выстрела патрон в патронник, и прицелилась.

У оптического прицела сильные линзы. Они приближают предметы, как хороший бинокль. Голова медведя казалась совсем близко. Мама видела, как из ноздрей идет пар.

Медведь трудился — выворачивал третий камень, чтобы сломать им палатку.

В перекрестье прицела сначала была видна медвежья голова, потом лапы, потом камень.

Грохнул выстрел.

Горное эхо повторило его на разные лады. Камень под лапами медведя брызнул в разные стороны.

Медведь попятился, повернулся спиной к людям, побежал и исчез из виду.

А эхо плутало в долине, и уши Филиппа болели от грохота.

Все же он расслышал мамины слова:

— Будем завтракать или сны досматривать?

Мальчуган дотронулся до ствола винтовки. Он был теплым от выстрела.

— Мама,— попросил Филипп.— Можно я в оптический прицел посмотрю?

Не выпуская винтовку из рук, мама разрешила сыну заглянуть в трубку прицела. Сначала Филипп увидел перекрестье и деления, нанесенные на стекло. А потом — недалеко от себя — алые, с тенями, грани гор и небо за ними. И ему снова захотелось побывать там, на снежной высоте, куда рано приходит солнце.

— Так что будем делать-то? — спросила м ам э. — Сны досматривать или завтракать?

— Завтракать,— пробормотал Филипп.

После завтрака, где на закуску были грецкие орехи, которые Филипп насобирал среди кабаньих следов под деревом, туман в долине рассеялся, и горы над ней выплыли в белом сверкании.

Приблизились они к долине. Трубы с линзами не надо, чтобы их разглядеть. Вот они, рядышком. Только идти до них не день и не два.

До-о-олго идти до них!..

А Филиппа сморил сон.

Больно рано он нынче проснулся, волновался из-за медведя, кабаньей семьи и выстрела. Да и позавтракал плотно, как пообедал. А после обеда он всегда спит.

Маленький он еще.

Снилась Филиппу бабушка.

Она разговаривала с медведем, и медведь слушал ее, положив на лапы тяжелую голову.

— Что же ты, Миша,— говорила бабушка,— на людей стал камни катить? Чем они перед тобой провинились? Не они твои орехи собрали, а кабаны. Как же ты кабанов-то проглядел? Рассеянный ты стал, Миша, беда, как рассеянный.

Медведь слушал и виновато моргал.

А Филипп глядел на бабушку.