Юный Натуралист 1985-05, страница 46

44

Третий час подряд Люба посылала в эфир его позывные. Но он молчал. Когда вновь вернулось сознание, ощутил мягкое прикосновение к щеке.

— Лапа?! — Лейтенант приоткрыл глаза.— Лапа — ты? — удивился Ладушин и, чтобы убедиться,, что пред ним явь, а не сон, стал г'ладить ладонью теплую спину друга.

Потом он вынул из планшетки полевую карту и, обозначив на ней карандашом квадрат, в котором находился, сделал на обороте краткую пояснительную запись. Завернул обрывок карты в носовой платок, привязал его к шее животного и приказал, как всегда, ласково:

— В штаб неси, Лапушка! К нашим беги, маленькая...

На обрывке карты Ладушин проставил карандашом то время, которое показывали стрелки его наручных часов: двадцать два ноль-ноль. А в двадцать три десять, покрыв много километров лесистой местности, влажная от усталости Лапа вбежала в операторскую радиоземлянку, привстала, как это делала там утром, на задние лапы, подняла к Любе морду и заскулила жалобно, просительно.

Схватив в руки собаку, Люба увидела на шее Лапы носовой платок. На вынутый тут же обрывок полевой карты со знакомым почерком крупно закапали слезы...

Н. ЗУБЬЯКОВ

„ПОЛЯНА БЯБЫ ЯГИ"

До войны вся семья наша жила на Смоленщине. Отец работал в колхозе трактористом, а мать — звеньевой в полеводческой бригаде. Я, тогда подросток, любил летними вечерами встречать их, когда они возвращались с поля домой. В страдную пору отец и мать приходили уставшими, пыльными, но всегда улыбающимися.

— А ну-ка, Максим, тащи ведро с водой,— первым делом говорил мне отец, поблескивая белыми зубами на загорелом обветренном лице.— Сейчас будем смывать с мамы полевые запахи.

Я мигом тащил из колодца студеной воды и смотрел, как они, брызгаясь, смывали с себя пыль, разводы мазута, шумно и весело рассказывали, что сделали за день.

Наш дом стоял на косогоре, на краю деревни. За домом начинались огороды. За ними — кустарник, а за кустарником, в низине, небольшое болотце. Если подняться на крыльцо, то за кустами можно увидеть еще и зеленую поляну с росшей на ней единственной сосной. Сосна была старая, с кривыми сучками. На поляне она чувствовала себя полной хозяйкой. Мы, деревенские мальчишки, прозвали

это место «Поляной Бабы Яги», любили там проводить время в играх и забавах. Осенью в год перед самой войной отец как-то сказал мне:

— Завтра поеду пахать вашу «Бабу Ягу».

— Как же так, папа? — встрепенулся я.

— Да так, просто. Правление решало посеять и испытать там новый сорт ржи. Вырастет, на уборку вас обязательно пригласим,— как всегда, улыбаясь, добавил он.

Новость отца я тут же сообщил ребятам. Мы долго совещались и спорили о том, как нам спасти поляну. Решились было пойти в правление колхоза, но так и не успели — отец тем временем вспахал ее.

По весне рожь густо проросла острыми зелеными стебельками, а летом поляна налилась желтизной поспевающих хлебов. Наша старушка сосна сразу помолодела, стала казаться стройнее, строже, словно приняла на себя обязанность колхозного сторожа.

А когда пришла пора убирать хлеб, к деревне подошли немцы. Но захватить ее сразу не смогли. Несколько раз она переходила из рук в руки.

Однажды, затаившись на чердаке дома, я видел рукопашную схватку у сосны. Несколько наших бойцов, скрываясь во ржи, поползли в сторону вражеской траншеи. Красноармейцы, видимо, не подозревали, что на поляне, неподалеку от сосны, затаились немцы. Те и другие столкнулись неожиданно, без стрельбы начали бороться, почти совсем так, как мы с ребятами играли в «войну». Только вдруг от-куда-то с вражеской стороны ударила пулеметная очередь, и все, кто был во ржи, повалились, остались лежать осевшими снопами.

К вечеру в деревню вошли танки с фашистской свастикой на бортах. Они в упор расстреливали дома, крушили их своей стальной массой. Долгую голодную зиму прождали мы с бабушкой, когда снова к нам в деревню вернутся красноармейцы.

А во время наступления нашей армии в деревне на отдыхе стояла артиллерийская батарея. В те дни на поляне мирно дымила походная кухня. Как-то усатый повар подозвал меня к себе и дал целый котелок горячей ячневой каши. Вот был тогда для меня праздник!

После войны нашу деревню отстроили заново. Теперь в колхозе много детворы, есть своя большая современная школа со спортзалом, с бассейном. Уже много лет подряд маму избирают председателем колхоза. А отец мой погиб в боях за Варшаву. Ему так и не довелось собрать урожай ржи с «Поляны Бабы Яги».

Старая развесистая сосна уцелела. Правда, осколком снаряда ей срезало макушку, и она стала ниже. Тогда, в войну, она словно тоже хотела притаиться во ржи, да так и осталась присевшей к земле до сих пор. Теперешние мальчишки почему-то не Обращают на нее никакого внимания. Наверное, никто из них не знает, что было время, когда она считалась

у деревенской детворы сказочным героем.

Зато бывшая зеленая поляна каждое лето превращается в пахучее озеро ржи. Как видно, отец хорошо вспахал землю. Я часто прихожу к старушке «Бабе Яге», чтобы полюбоваться волнующимся золотистым разливом, надышаться парным ароматом растущего хлеба. Редко колосья бывают в покое. Почти всегда они упруго раскачиваются, а по всей шелестящей ниве бегут рыжеватыми гривами волны. Размашистые ветки сосны плавно покачиваются, иногда задевая колосья. Тогда кажется, что сосна легонько гладит, успокаивает своей мохнатой лапой разволновавшееся золотое озеро. А налитые колосья качаются — никак не хотят успокоиться, и шумят, и поют свою мирную песню.

В такие минуты я смотрю на свою «старушку» и мысленно спрашиваю ее: «Почему так , расходилась, расшумелась золотистая рожь?..»

Но сосна только машет ветвями и молчит... Я понимаю ее: ей не хочется бередить свои старые раны.

ПЕСНИ ГОР

Артековцы ждали меня у небольшого родника в тени густого орешника. Как было ус-ловлено на туристской базе, я должен провести их горными тропами к вершине Роман-Кош, а оттуда на следующий день обратно к морю.

В пионерском отряде ребята были из разных стран: кубинцы, болгары, вьетнамцы и русские. Мы быстро познакомились и стали не спеша подниматься к Красному камню. По дороге ребята шутили, смеялись и все спорили, что красивее: горы или море.

Но у каждого было свое мнение, свои примеры, поэтому в конце концов болгарский паренек примирил всех.

— Я читал когда-то,— сказал он,— поэтическую сказку, в которой рассказано о дружбе морской волны с прибрежным камнем. Камень любил веселую резвость, нежную гибкость и беззаботность волны. А ей нравилось каменное мужество и его верность. Днем и ночью пели они песню о своей дружбе. Я думаю,— закончил паренек,— нет красоты моря без строгой задумчивости гор, как нет дружбы без искренности или свободы без правды.

И все ребята согласились с ним.

Красный камень — это обнаженная стена горного массива в одном из ущелий Трех гор. Еще издали, с побережья, можно заметить, как выглядывает серая порода из темной зелени крымских сосен. Чем ближе к Красному камню, тем отчетливее видишь испещренную извилистыми трещинами каменную твердь. И