Юный Натуралист 1986-03, страница 48

Старая лошадь Зина лежала на желтом пшеничном поле. Мы тихо подошли к ней. Она была прошита пулеметной очередью— частые красные строки перечеркнули ее худое тело. Мы вырыли могилу и похоронили нашего друга. Я горевал о ней, как о близком, родном человеке.

Старая лошадь Зина перед смертью оставила мне сложную психологическую загадку. Она ведь ни разу в жизни, хотя была моложе и сильнее, не била даже злых и подлых людей с такой ужасающей силой, с какой ударила кадыкастого гитлеровца. Била, конечно, негодяев за дело, но не убивала и даже костей не ломала. В самом бешеном гневе соизмеряла силу удара.

Возможно, пожары, грохот выстрелов напомнили ей гражданскую войну и она вспомнила свою боевую молодость? И поняла, что эти иноземцы с грубой речью — враги? Или когда-то сталкивалась с их соплеменниками в боях? Или как-то осмыслила происходившее вокруг, помнила запах гари, запах крови и жестокости?

Кто знает, о чем думают лошади?

Зина бочком-бочком отошла от яслей и старческим сбивчивым галопом поскакала через люцерновое поле в степь.

Кадыкастого обливали водой из ведра, тормошили — он не подавал признаков жизни. Его приподняли, и я увидел из бурьяна: на лбу его темнел провал от удара копыта.

Один из гитлеровцев что-то прокричал, показывая в сторону удалявшейся лошади. Она скрывалась за бугром. Взревел мотоцикл. Гитлеровец, севший в люльку, схватился за тяжелый пулемет.

Мы затаили дыхание. Меня била дрожь.

Мотоцикл стремительно помчался вдогонку за старой лошадью. Зина уже плохо бегала, хромала. Она и не убежала далеко. За бугром раздались длинные пулеметные очереди.

Каратели вернулись. Кадыкастый лежал неподвижно посреди бригадного двора, он был мертв. Его погрузили в люльку и увезли. Уехали велосипедисты. Всадники, опасливо понукая русских лошадей, двинулись на тракт. Бригадный двор опустел.

Мы побежали за бугор что было сил.