Юный Натуралист 1986-03, страница 45

44

ми отчетами. Вышел — первые петухи пели, и увидел тут полыханье зарниц за бугром там, где пшеничные поля дозревали! Ударил я в набат — заколотил железякой по вагонному буферу и кинулся к навесам, к лошадям, а там их нету ни одной, всех отпустили пастись под бугор. Что было делать? Заложил два пальца в рот, свистнул изо всей силы призывно, как мы это делаем, подзывая коня... На всякий случай посвистел, мало надеясь, что подбежит ко мне какая-нибудь лошадь, и побежал в степь, в сторону пожара, на ходу посвистывая. И слышу: какая-то лошадь несется навстречу мне. И что бы ты думал? Это была Зина! Остановилась передо мной, храпит, копытом о землю стучит. А со мной ни седла, ни уздечки. Не возвращаться же мне за ними на бригадный двор, ценное время терять — там же, за бугром, пламя все выше бьет! — вскочил на нее и закричал, сам не знаю почему, так: «Зина, контры! К бою, Зина! Аллюр три креста, Зи-нуля!» По шее похлопал ее, направление в сторону пожара дал. Она заржала пронзительно и грозно и с места в карьер взяла.

Мы настигли поджигателя: увидели его в отблесках пламени. Дважды выстрелил он из обреза в нас. Попал мне в плечо, вот сюда, а Зине в бедро, но неопасно. «Контра! — снова крикнул я.— Зина, к бою!» Лошадь цапнула его зубами за голову, сбила с ног. Я прыгнул на гада, не давая ему опомниться, завернул руки за спину, связал ремнем. Это был здоровый молодой мужик, сын раскулаченного нашего хуторянина. Чуть позже прискакали колхозники, забили огонь в пшенице, благо ветер поутих, не разнес пламя широко.

Потом я гнал поджигателя в хутор, держал его на мушке обреза, а Зина гневно всхрапывала ему в затылок.

Вот такая она лошадь, Ёнька! Не бойся ты ее. Хорошего человека Зина не тронет — вот что ты должен знать в первую очередь. Чудная она лошадь, верно, но порядочная животная, работает на совесть, жаль только, люди ей нервы попортили. К ней с лаской, с доброй душой подходить надо. Ну, ты ведь не станешь обижать ее, а? Она многое понимает. Вот погляди, мы о ней говорим, имя ее упоминаем, а она, вишь, ушами стрижет. Ну пошли, я тебя познакомлю с Зиной.

Леонтий Павлович, развязав повод, передал мне.

— Держи, Ёнька, и будь для нее другом, заботливым и ласковым.— Погладил лошадь по шее, приклонил ее голову ко мне.— Вот с ним будешь работать, Зинуля. Слушайся его.

С Зиной я работал шесть каникул. И теперь мама не мучилась, поднимая меня по утрам. Я вскакивал, едва она произносила: «Вставай, сынок, чуешь, Зина ржет, тебя зовет!»

...Я расспрашивал о Зине хуторян, пытаясь выяснить ее биографию. Однажды спросил Леонтия Павловича:

— А кто такой тот красный казак, ее хозяин? Вы упоминали о нем.

— Ты расспроси об этом деда Прокопа Волошина,— сказал он.

И я пошел к нему. Точнее, поехал на водовозке.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

Очень стар был уже дед Прокоп, малоподвижен — дальше камышового тына не подвигался. Все сидел на завалинке.

— Ага, заинтересовался! — удовлетворенно сказал он в ответ на мою просьбу рассказать о Зине.— Слыхал я, подружился ты с Зиной и в обиду ее не даешь. Молодец, жалеешь добрую лошадь! Так и быть, расскажу тебе про нее. А ты слушай да крепко на ус мотай. Это тебе не сказка, а быль, потом корешам своим расскажешь, а то есть среди них байстрюки-злыдни, которые мучают достойную животину! — сердито добавил дед Прокоп и задумался...

— В девятнадцатом году весной, в конце мая, бой случился вот тут, возле нашего хутора. Красные с белыми схватились. Под вечер дело было. Стрельба, крики, кони ржут, пушки грохают. Мы с бабкой в подполье скатились и сидим крестимся. К ночи затихло. В хуторе ни красных не слыхать, ни белых. Поели мы с бабкой холодных щей и спать улеглись. Только придремали, слышим, конь под окном ржет. Да так жалобно ржет, будто плачет. Мы лежим, затаились, ничего не понимаем... А конь копытом о землю: тут-тук-тук! — и опять как заржет, аж в душу жалостью ударило. «Что за напасть?» — думаю.

Тихо приоткрыл дверь сарая, выглянул. Луна ярко светит, видно все хорошо. Вижу, конь оседланный стоит у окна, а у его ног красный казак лежит, едва слышно стонет. Конь на меня смотрит умными глазами, бормочет, будто по-своему что-то говорит, и голову к казаку протягивает: мол, помоги ему. Меня, скажу тебе, просто оторопь взяла! А конь тоже раненый, весь в крови, на ногу припадает. Занесли мы с бабкой казака в хату, лицо омыли, я ему водой губы смочил, очнулся он. Голова у него шашкой разрублена, грудь навылет прострелена. Молодой еще парень, красивый. Пришел он в себя, посмотрел на нас и спрашивает:

— Где я? Как сюда попал?

— В хуторе Еремеевском ты, у своих людей,— говорю я,— а как ты попал в наш двор, о том не ведаю. Мы тебя у порога подобрали.

— Где наши? Где...— У него тут в середке забулькало.

— Наши беляков погнали,— говорю,— и, видно, далеко, не слышно боя.

— Хорошо. А где мой конь?

А конь в открытые двери заглядывает, ржет тихо. Казак приподнялся и сказал так:

— Прощай, Зина! Прощай, мой верный боевой друг...— И помер.

Ну, потом мы с бабкой лошадью занялись.