Юный Натуралист 1988-03, страница 47

45

цов ставят на крыло. Птенец впервые слетает вниз и, насладившись необычностью полета, ковыляет с криками у корней дерева, часто моргает круглыми, внезапно потускневшими от страха глазами.

Внизу все — от собак и кошек нашего большого дома до уборщицы тети Тани — готовы обрушиться на его, птенцову, голову.

Ворона-мать начинает с высочайшим драматизмом ломать комедию: припадает на крыло, волочит его по утрамбованной земле, издавая хриплые звуки, пока не уведет врага от птенца, а он спрячется в кусты.

Ворону большей частью откровенно не любят. Хотя она никогда и никому в спутники не напрашивается, разве что в сотрапезники. Ее действия мгновенны — налетела, отобрала.

Моя кошка, завидев ворону на крыше противоположного дома, начинает нервничать: вместо мурчания у нее формируются неведомо где звуки отнюдь не мирного ворчания. Сильным взмахом хвоста она дает понять, как расправилась бы с этой самодовольной недоступной мишенью, будь и у нее крылья!

А меня, напротив, восхищает эта сумевшая остаться независимой, умная птица.

В то лето на побережье Рижского залива сезон был неблагоприятный для купания. Только в середине дня расходились, разжевывались верхними ветрами свинцовые облака, ненадолго пробивалось солнце. И появлялись у кромки воды редкие приезжие, желающие уловить теплые лучи. Там я и встретила свою Любознательную. Постепенно выяснилось, что у этой вороны есть определенный объект, к которому ее тянет, как магнитом. Завидя из лозняка родителей с ребенком, она выходила, как из-за театральной ширмы, раскачивающейся походкой, равнодушная, почти безликая. Подойдя почти вплотную и чуть сзади, останавливалась.

Она внимательно рассматривала всех, особенно малыша. Взрослые усаживались на скамью или на надувной матрац.

Не обнаружив ничего интересного, ворона отходила. Если же замечала среди игрушек что-то любопытное, придвигалась маленькими скачками все ближе и ближе к цели. Затем, улучив момент, деловито подхватывала намеченный объект, и низко, не привлекая к себе внимания, улетала за прибрежные дюны.

В Крыму на лесном озерце удалось мне наблюдать ворону-рыболова. Она принесла на камень, погруженный на две трети в воду, засохшую корку хлеба. Приспустив ее кончик в воду, одной лапой она твердо зафиксировала приманку на камне, другой лапой и клювом в воде стала отламывать намокающие части корки. «Зрители» не замедлили явиться — сначала рыбья молодь окружила камень, затем рыбы средней величины и покрупнее. Воронья рыбалка состоялась.

А на подходе к Бутырскому рынку такая же «умница» остановила трамвай. Она переходила рельсы, держа в клюве большую лепешку.

Направлялась она к ближайшей луже с целью размочить подсохшую добычу. Но не решалась лететь с таким богатством в клюве.

Зимой на железнодорожном откосе возле станции Трехгорка я увидела, как по снегу, прочно схваченному настом, резко выделяясь на голубовато-розовом снегу в лучах заходящего солнца, важно раскачиваясь, продвигалась ворона. Было что-то не совсем обычное в ее поведении, явно демонстративное... Я успела на лету электрички охватить взглядом птицу и увидела, что ворона держала в клюве папиросу с обгоревшим кончиком. Причем держала она папиросу не поперек, как можно было бы себе представить или как носят бревна слоны. Нет, она держала папиросу в клюве, как это делают курильщики.

Чаще всего позже в ответ на мой рассказ мне говорили так: «Показалось!», «Не может быть...»

Весной того же года я решила прогуляться по парку. Была середина жаркого весеннего