Юный Натуралист 1988-11, страница 34
32 шшюшштш содержанием? Глядите-ка, телеантенны на крышах! Прелесть какая! И как свободно и непосредственно нарисовано. Тетка выволокла упиравшуюся Стешу. Турист долго выпытывал, где училась и откуда умение. Пришлось рассказать про крашенки, и туристу это еще больше понравилось. — Вы же талант, дочка! Можно я так вас буду называть? Самородок! Вот так же точно начинали Цаплин, Коненков, Эрзя. Вам учиться надо. Поступайте в училище под Москвой. Я вам дам адрес. А мне верьте, я в некотором смысле искусствовед и в этом деле разбираюсь. Стеша слушала, и как кончила восьмой класс, так и поехала. Среди поступающих оказалось много людей знающих, и это сказалось сразу же на подготовительных курсах. На первом занятии Стеша не то что нарисовать, бумагу распрямить и прикнопить к доске не смогла самостоятельно. Глядя на ее несчастный, затертый рисунок, преподаватель только морщился и качал головой. Больше всего угнетала Стешу очевидная бессмыслица занятий. Надо было по нескольку часов кряду рисовать ничего не выражавшие гипсовые кубы, призмы и пирамиды. Преподаватель говорил что-то про тени падающие и тени собственные, про линейную и воздушную перспективу, а Стеша с ужасом чувствовала, что никогда не поймет смысл этого странного рисования. Страшными и бессмысленными были неизвестно зачем разъятые части какого-то огромного белого лица. Пугал гневный гипсовый глаз, с мертвым и в то же время следящим зрачком, чудовищный белый нос и кошмарное ухо. Страшен был гипсовый человек с ободранной кожей и оскаленными зубами, и другой — деревянный, на шарнирах, всегда будто изломанный болезненной судорогой. Даже холодная красота греческих богов и богинь, их белые статуи, стоявшие в коридорах училища, не трогали Стешу. Должно быть, она ушла бы еще с курсов, не дожидаясь экзаменов, если бы не начались занятия по композиции. Преподаватель проникновенно посоветовал покопаться каждому в своей душе и найти самую близкую тему, а потом попытаться воплотить ее на бумаге. После первого же часа работы Стеша почувствовала стесняющее внимание преподавателя. Она долго обдумывала рисунок, а потом старательно, не прибегая к резинке, стала рисовать сенокос. Были на рисунке колхозники с косами, были и девушки, гребущие сено граблями. Все это она окружила рамкой из полевых цветов, той самой хохломской травкой, что знала наизусть. Еще через час рисунок был окончательно готов, и педагог, едва не оторвав его вместе с кнопками, унесся с ним за дверь в непонятном возбуждении. В приоткрытую дверь доносились спорящие голоса. — Да не волнуйтесь вы, Геннадий Сергеевич! Девочка, видно, где-то училась... — Да какой.,там училась! Она карандаш в руке не умеет держать. Об академическом рисунке и не говорю — лепет один. Самая слабая на всем потоке. — М-м-м! Любопытная девочка! Вы посмотрите-ка, линии нигде предварительно не намечены, она как будто бы сразу рисует набело. Это-то и поразительно! — Видели бы вы, как она начинала! Прямо с уголка, а дальше так и пошла, будто всю композицию заранее в голове держала. Вы знаете, мне сорок лет, всю жизнь рисую, но чтобы вот так сразу сложную многофигурную композицию нарисовать, с одного угла начать, а другим кончить, этого я не смогу, хоть убейте! К Стеше подошли, стали расспрашивать, совсем как тот турист, но она еаешое |
