Юный Натуралист 1991-02, страница 45

43

Л- v

tfl

* ft:

\

НАД ЛУНКОЙ

Странный все-таки вид: знакомая высокая стенка причала, а за ней не река — широкая, ровная, слепящая глаза белизной низина, и лишь там, за шестикилометровым простором ее, земля вновь горбится, вновь появляется на ней щетка леса, а чуть в стороне накрытые пуховыми платками деревенские дома.

Следы лыж, ботинок, сапожек сбегают по откосу на белое гладкое пространство и здесь широко рассыпаются на три стороны.

Мы с Танюшкой вступаем на это пространство, покрытое плотным, как лежалый сахарный песок, снегом, который с капустным хрустом подается под нашими ногами. Некоторое время мы идем, поддергивая за собой маленькие детские санки, потом набредаем на довольно заметную непрерывающуюся тропу рыболовов и оставляем санки в начале ее как ориентир.

Но вот наконец и они, любители зимнего лова. Сидят возле тропы, наискосок друг от друга: один на корточках, другой на своем сундучке; один в тулупе, другой, помоложе, в полупальто и ватных брюках. Тут же, у лунок, на снегу и скудный улов их — ерши, два-три красноперых окуня. Иные из рыб уже застыли, странно изогнулись, их, как солью, посыпало изморозью. Некоторые, оказывается, еще живы. Серый, с игольчатым гребнем, большеротый ершик, которого Танюшка трогает пальцем, вдруг пружинно напрягается, елозит хвостом по снегу и опять затихает. Танюшка сначала пугается, потом смеется, смотрит вопросительно на рыбака. Это она спрашивает его, можно ли трогать рыбок. Мужчина добродушно кивает:

— Не бойся, они не кусаются...

В это время другой рыбак вытягивает из лунки еще одного ерша. Тот взлетает, крутясь и дергаясь, падает из рук человека на лед и начинает свой смертный цирковой номер. То в скобу согнется

и подпрыгнет, то взъерошится весь, то извернется как-то особенно, с перекрутом. В нем, маленьком и мокром, силы и желания жить много, да снег и лед кругом, мороз цепко хватает и вяжет его серое пятнистое тельце, и все больше паузы между его движениями, да и сами эти движения слабей. И вот только уж разодранные жабры поднимаются и опадают, рот задышливо ловит студеный текучий воздух.

Таня заглядывает туда, откуда появился ершик. Лунка уходит в толщу льда и похожа на трубку из молочно-серого, бугристого стекла.

— Если большая рыба клюнет, пожалуй, и не пройдет — узка лунка,— замечаю я.

Рыбак разжимает губы в усмешке.

— Где тут большой быть? Только мелочь и осталась...

Пока мы говорим, Танюшка, присев на корточки и сняв варежку с одной руки, принимается сортировать уснувшую на морозе рыбу. Потрогает, пошевелит, и, если отзовется рыбка хоть слабым намеком на жизнь, Танюшка, хитренько заглядывая рыбаку в лицо, тянет ее поближе к себе. Так собирается возле ее валенок грудка ершиков, и Танюшка теперь смотрит поочередно то на окуня, совершенно неподвижного, плоского, то на рыбака. Рыбак, помедлив, широким жестом подвигает ей и остальной свой улов.

Бери-бери. Для кошки, что ли? Не жалко добра такого — бери... Тут кошке одной и радости.

Кошка у нас есть, и рыбка свежая ей действительно в радость, но у Танюшки, я догадываюсь, на уме не это, недаром выбирала живых еще.

Она дергает меня за рукав, торопит домой. Рыбак поднимается со своего сундучка, оглядывается кругом.

— Ну, и хватит,— говорит.— Отвел душу, однако. Подышал, посидел на Волге...

— Спасибо,— благодарит его Танюшка, снизу вверх заглядывая в широкое