Костёр 1962-03, страница 48

венного парня — я за его спинои ничего не вижу. Высота небольшая — метров десять. Он зазевался по сторонам, а потом резко взял ручку на себя и не отпускает. Вижу — планер заваливается. У инструктора те же рули, что и у планериста — управление дублировано. Пытаюсь отжать ручку — никак! Сил не хватает. Я руками, коленками толкаю, а он не отпускает. Кричу — а он хоть бы что. С перепугу, должно быть... Так и врезались в землю. Планер, конечно, вдребезги, нас помяло здорово. У меня на всю жизнь воспоминание осталось — шрам на лице.

Больше всего я люблю в полете свободное парение. Это самое интересное. Не зависишь от самолета, не чувствуешь себя иждивенцем. Самолет затаскивает твой планер на высоту, туда, где есть восходящие течения воздуха, потом машет крыльями и сообщает по радио: «Планер номер четыре, вам отцепка!» Ты отцепляешь трос и отвечаешь: «Отцепку произвел!» Самолет уходит в одну сторону, а ты в другую, чтоб не попасть в струю отхода—иначе тряханет! Смотришь на приборы — высота двести метров. Начинаешь искать восходящие течения, ползти вверх. Подходишь к облаку, смотришь — какое. Если облако белое, клубится, растет на глазах — значит, есть восходящий поток. Ныряешь туда, чувствуешь — тепло! Потом тебя прижимает к сиденью. Ага! Есть подъем! Закладываешь спираль и уходишь, уходишь, уходишь вверх. Пока поток не кончится.

А если облако серое, разваливается — лучше не подходи. Мало того, что высоту потеряешь, еще и приборы заледенеют. Откажут приборы —и не знаешь, куда и как идешь: то ли прямо, то ли на боку... Сам себя не чувствуешь. Бывает так, что из облака на спине вываливаешься. Но это не страшно. Вывалишься из облаха, смотришь — высота хорошая. Выправишь машину, приборы отогреются, она опять пойдет... Помню, когда я первый разряд получала, с 200 метров поднялась до 3300. Долго карабкалась. А сейчас у меня такая задача — выполнить норму мастера спорта — триста километров свободного парения по заданному маршруту. Трудно? Очень. Но постараюсь своего добиться.

С

ал

il<Mi

ЯрИ^еТШЭДНИЕ С БШКОМ

Мальчишек-первоклассников с нашей улицы часто били мальчики с другой улицы. И мы решили их проучить. А первоклассники учились во 2-ю смену. И мы после школы пошли домой. Дома сделали уроки. Поиграли в снежки и пошли в школу. Нас было трое: я, Сашка Зимин и Сашка Зайчиков. Первоклассникам надо было сидеть еще один урок. Мы вышли на школьное крыльцо и стали там озоровать. Кто-то додумался положить веник на дверь. Кончился урок. Первоклассники стали выходить из школы. Несколько из них угостилось веником. А наших мальчишек все еще не было. Мы опять положили веник на дверь. Ждать пришлось недолго. Послышались чьи-то шаги. Мы насторожились. Дверь открылась. Мы обомлели: это был... завуч. Мы закричали, что на двери лежит веник. Но было поздно. Веник упал прямо завучу на голову. Бежать мы не успели. Завуч записал наши фамилии в книжку записную. На другой день нас как следует пробрали.

Валера Головнов, Горьковская обл.,

с. Воротынец

Почему в ракушках

слышен шум моря?

С таким вопросом обратились в КЮК ребята из Вербиловского детского дома Псковской области. Им отвечает палеонтолог Татьяна Нестеровна Кулик.

Не только вы, ребята, очень многие взрослые думают, что в раковинах слышен шум моря. Но это неправильно. Гул, который мы слышим, приложив раковину к уху, ничего общего с морем не имеет. Шумит не всякая ракушка. Бывают раковины двустворчатые — из двух половинок — створок. Такая раковина нема, сколько бы вы не слушали ее. А вот другие раковины, закрученные словно раковинки прудовой улитки, только побольше размером, зазвучат, как только вы их приложите к уху. Этот ритмичный шум -— многократно усиленное в завитках раковины отражение звуков, порой даже незаметных для невооруженного уха, например, отражение движения воздуха или вашего собственного дыхания. Раковина собирает, накапливает, усиливает эти шумы наподобие рупора. И чем крупнее раковина, чем больше у нее завитков, тем громче и отчетливее «шум моря».