jiauden

Александр Власов, Аркадий Млодик

В сибирском городке жили три подружки-пионерки.

Вьюжным февралем 1943 года одно за другим пришли три извещения с фронта. Девочки остались без отцов.

Были слезы. Были дни, когда все казалось потерянным. Но жизнь шла вперед. Горе не забылось. Оно только отступило перед суровыми военными буднями.

После уроков все девочки оставались в школе — вязали для воинов теплые носки и варежки. Потом подарки упаковывали в ящик, и школьный сторож нес посылку на почту. Такие бандероли и посылки приходили тогда на фронт тысячами.

Девочки работали по четыре часа в день. Три подружки — Лида, Маша и Саша — сидели бы за вязаньем до ночи, но грубоватый и добродушный сторож-старик, когда темнело, включал звонок, и дребезжащая трель не умолкала до тех пор, пока девочки не прекращали работу.

— Война — войной, — философски говорил сторож, лровожая их до выхода. — А уроки — уроками... Домой — и за книжки...

— Девочки! — сказала как-то Маша. — Иногда я вяжу и думаю — может, папка из-за такой вот варежки и погиб. Была рваная перчатка, отморозил палец, а тут атака — фашисты лезут. Стрелять надо, а палец не работает! Ну, и...

Она судорожно вздохнула.

— Вот так и сейчас. Мы ушли. Нам уроки, видите ли, готовить надо. А кому-нибудь на фронте не хватает теплых варежек...

— Кто нам мешает вязать дома? — горячо подхватила Саша. — Засядем хоть на всю ночь.

— А шерсть? — спросила Лида. — Где шерсть возьмешь?

— У нас коза есть, — ответила Маша. — Острижем — вот тебе и шерсть будет!..

Из шерсти козы много не свяжешь. Всего получилась пара варежек.

Подружки подумали, поспорили и решили послать на фронт бандероль.

— А кому? Раз бандероль — на почте обязательно спросят, кому... — сказала Лида. — И адрес нужен точный. А у нас нет.

— Нет — так будет! — возразила Маша. — В любой части найдется Сидоров! а номер части поставим такой: пять один пять девятнадцать... Сидорову Михаилу Алексеевичу...

И отправилась бандероль с выдуманным адресом на фронт...

* ❖

*

Угрюмый он был и замкнутый. Никто не видел на его лице ни улыбки, ни проблеска радости, ни даже мимолетного оживления. Все в роте звали его Сидором, хотя настоящее имя солдата было Михаил, а фамилия Сидоров. Знали, что в первые дни войны его семья погибла, и он остался совсем один. За три года не пришло ему на фронт ни письма, ни открытки. Он и не ждал никаких вестей, даже головы не поворачивал, когда старшина или писарь заходили в землянку и начинали выкрикивать фамилии солдат, которых осчастливила полевая почта.

Впрочем, он вообще редко поворачивал голову. И в атаку он ходил, хмуро глядя только вперед. И тут уж хоть с противотанкового ружья бей в него — он не повернется, а будет все так же идти и глядеть вперед.

Про него говорили: — Сидор смерти ищет...

Однажды на рассвете выбивали гитлеровцев из деревушки. Трудный был бой. Особенно тяжело пришлось взводу, который наступал на левом фланге. Здесь из-за развалин, из-за потемневших от копоти камней, торопясь и захлебываясь, били два пулемета, прижимая

людей к талому снегу.

— Впере-е-ед! — надрывно кричал командир взвода.

Бойцы поползли, но пули так густо ложились вокруг,

что движение сразу же приостановилось. Только Сидоров полз прямо, как по линейке, и смотрел не мигая на желтые огоньки, плясавшие у дула пулемета. Замерев, вжавшись в снег, следили за ним бойцы. А он полз. Оба фашистских пулеметчика перенесли огонь на него. А он полз.

Были у него «лимонка» и обычная граната РГД. Сначала он швырнул за каменный барьер фундамента «лимонку» и, не дожидаясь разрыва, вскочил на ноги, замахнулся другой гранатой. Но пальцы не успели выпустить рукоятку. Перебитая осколком, рука Сидорова бессильно повисла. Граната упала почти у самых ног, вздыбив лохматое облако огня и земли. Солдата отшвырнуло в сторону...

Деревня вскоре была взята, а Сидорова доставили в медсанбат. Здесь он остался надолго. Тревожить его нельзя было — он не вынес бы тряски. Правую ногу ампутировали, из груди и живота извлекли десятки мелких осколков. Голова у солдата превратилась в белый марлевый шар с черным отверстием на месте рта.

Впервые он очнулся дней через пять. Не застонал, не заговорил. Сестра увидела, как он вытянул из-под одеяла левую руку, медленно ощупал забинтованную голову, скользнул пальцами по правой руке в гипсе.

— Лежи и не волнуйся, — сказал врач, — не таких на ноги подымали.

— Меня не надо... — хрипло ответил Сидоров. — вать не смогу, а жить незачем...

Вое-

56