Костёр 1962-03, страница 63

\

— Ты, солдат, в барышню не превращайся! — грубовато прервал его врач. — Верно — ноги нет. Но руки есть? И жить и работать сможешь!

Сидоров затих. Лежал неподвижный и безучастный ко всему на свете. Отказывался от еды. С ним заговаривали. Но он не отзывался. Ни словом, ни движением.

Врач хотел всколыхнуть жизнь в этом опустошенном войной человеке.

— За самострел судят! — резко сказал он как-то, просидев час у койки Сидорова. — А ты что делаешь? Моришь себя голодом!

Но и эти слова не подействовали.

Прошло несколько недель. Только искусственное питание поддерживало жизнь раненого.

В начале апреля на имя Михаила Алексеевича Сидорова пришла бандероль. Сестра принесла пакетик в палату и, поправляя подушку, сказала:

— Бандероль вам, Сидоров... Может, вскрыть?

Спросила она это больше по привычке, потому что

знала — Сидоров не ответит. Она положила пакетик на тумбочку и хотела уйти, но раненый вдруг зашевелился.

— Что ты сказала? — долетело до сестры.

Она повторила, обрадованная:

— Бандероль вам заказная! Хотите, я открою ее и скажу что там?

— Бандероль? — переспросил Сидоров.

— Ну да! Пакетик такой, а в нем что-то мягкое...

— Кому?

— Вам! Тут так и написано: Михаилу Алексеевичу Сидорову... Пакетик голубенький, а почерк детский... Вскрыть?

Голова солдата опустилась на подушку.

— Нет... Оставь тут, — сказал он. — Иди...

Весть о том, что Сидоров заговорил, мигом долетела до врача. Когда он зашел в палату, Сидоров лежал как обычно на спине, но грудь его дышала глубоко, приподымая серое одеяло, а пальцы осторожно мяли голубой пакетик.

Не говоря ни слова, врач вышел и строго наказал сестре не дотрагиваться до бандероли, даже если раненый попросит вскрыть ее.

Это была излишняя предосторожность. Сидоров не выпускал пакетика из рук, а когда пальцы уставали, прятал его под одеяло.

Во время утреннего обхода он отрывисто спросил у врача:

— Глаза как?

— Глаза как глаза... Видеть будут, но открывать их еще рано, — равнодушно ответил хирург и радостно улыбнулся сестре.

— А когда? — послышался взволнованный голос.

— А это у себя спроси. Есть надо, пить надо, жить надо. Понял?

Врач хитрил. Еще недавно он хотел как можно скорее освободить глаза солдата от повязки, надеясь, что свет вернет его к жизни. Но теперь хирург решил подольше не снимать бинтов. Расчет простой. Бандероль взволновала и заинтересовала солдата. Он хочет увидеть, что в ней, от кого. Значит, появилась цель. Пусть же она подогревает его.

Конечно, могло случиться, что, уьидев содержимое бандероли, солдат еще быстрее пошел бы на поправку. Но хирург боялся рисковать. Кто знает, что там? Вдруг опять найдет на раненого апатия? Лучше выждать, когда он окрепнет.

В тот день Сидоров дал себя накормить. А вскоре у него появился такой аппетит, какой бывает только у выздоравливающих. Он по-прежнему молчал, но это молчание уже никого не пугало. С пакетиком он не расставался. Засыпая, клал его не просто под подушку, а засовывал в наволочку. И все-таки ни разу никого не попросил вскрыть бандероль.

Однажды сестра, желая его подзадорить, спросила:

— Сидоров, когда же за бандероль возьмемся? Хотите я...

— Сам! — оборвал ее солдат.

Наступил, наконец, день, когда опаленное взрывом и иссеченное осколками лицо, освободилось от бинтов. Сидорова перевели из перевязочной в палату. Щурясь от непривычного света, моргая сизыми веками, он прежде всего нащупал под наволочкой пакет, достал его и, перестав моргать, твердым взглядом уставился на сестру. «Уйди!» — требовали глаза. И она ушла, а когда вернулась, Сидоров сидел на койке. На одеяле лежали варежки и записка в пять строк:

«Дорогой Михаил Алексеевич! У нас у троих папы погибли на фронте. Мы хотим, чтобы никто больше не погиб. Посылаем вам варежки. Мы верим, что они принесут вам счастье. Лида, Маша, Саша. Только не думайте, кто мы такие: вы нас совсем, совсем не знаете».

Солдат смотрел в окно, и на лице его был отблеск весны. Его не портили ни синие шрамы, ни красные узловатые рубцы...

Рисунки К. Савкевич

8 «Костер» № з