Костёр 1967-06, страница 33

его на лошадях в больших телегах к табачным сараям.

Долог рабочий день на барском дворе, от зари утренней до зари вечерней — восемнадцать часов. А случалось, и вечера прихватишь, когда вдруг заявится сам барин. Зычно кричит он на все поле:

— Нажми, нажми, ребятушки! Перестоялся табак...

— Черт бы его взял вместе с тобой! — негромко переговариваются бабы из соседних деревень, работающие на поденке. — Больше гривенника все одно ведь не заплатишь... И так на картошке перебиваемся, в левую руку и взять нечего...

Ну, а подросткам, вроде нас, за тот же длинный-предлинный день цена и вовсе медный пятак на нос.

Вот так и жили. Не сладко ели, на голых досках спали. Но крепко держалась семья на верности, на любви.

Тем и брали.

Бабушка Сыроежка говаривала:

— Не все коту масленица, поел — да на печку, и облизывайся...

Пришел черед поучиться и мне, и я узнал, что такое кузькина мать.

Мать и отец долго ломали голову, как быть со мной.

— Подтянулся хлопчишка, на одиннадцатый повернуло, надо и его поучить, — настаивала мама. — Никак рознить ребят нельзя. Что одному — то и другому, всем поровну...

— Да, мать, я тож не раз подумывал, как быть. Отдать с большими в Кокино, в школу— не сдюжить. Ты на гору, а черт тебя за ногу: стой, погоди!

Так и не могли ничего придумать, но завернул как-то к нам дядюшка Володя, мамин брат, и присоветовал:

— Можно мальчонку и ко мне. Глядишь, и по хозяйству притрется, да заодно и в школу побегает. Учить надобно, чтоб жизнь понял...

— Да-а, — задумчиво сказал батя, когда дядюшка распрощался. — Не по нутру мне

твой Володя. Не нашего поля ягода. Ну, да поглядим, что-нибудь придумаем, обмозгуем...

Но, видно, родители не нашли иного выхода, и вскоре попал я в деревню Мякишево, в ученье к дядюшке. Нужно ли говорить, что чувствовал себя там, как зверек в клетке?

Дядюшка мой был брюхаст, лобаст, с мясистым носом и шею колесом не объехать. К тому же старой закалки: суров, себялюбив, чванлив. Выбился возле барина и голову вверх поднял. Потом где-то на Ярославщине таких же господ обслуживал, в управители имением вышел. Так и набрался спеси — не подступиться к нему. Возвратясь в свое Мякишево, обзавелся лавчонкой, торговлей занялся.

В доме он был полновластным, не терпящим возражений хозяином. Все на цыпочках перед ним ходили.

— Ну, тише вы! — предупреждала тетка, дядюшкина жена, меня и дочку Клавушку.— Сам идет...

29