Костёр 1967-06, страница 31
хорошенько Гарасень-ка черный хлеб — белый у нас только изредка по большим праздникам водился — и этот жом завернет в тряпочку, завяжет ниточкой. Вот соска и готова. Но Николашка такую соску никак не желает брать и заливается «брянским» баском.Га-расенька все же настоит на своем, и малышка умолкает. Снова начинает дремать. 2. Вот так и жили-поживали да добра припасали на том бережку у озера Усовья, у самых Брянских лесов. А взаправду признаться — с сохи на борону перебивались, как говаривала бабушка Сыроежка. День с квасом, а порою и с водою, не до жиру, а быть бы живу... Не вольготнее отцу жилось и на своей родине в Красном Селе. Вырос он в бедной и многодетной семье, прихватил и подневольной жизни — барщины, а пришло время — в солдатах шесть годков отшагал. И лишь после этого обзавелся семьей. Да хлебнув на полутора десятинах земли крестьянской нужды, бесхлебья, плюнул на хозяйство в деревне и ушел в наем, в лесники. — Шилом молочка не нахлебаешься, и голод не тетка, куска хлеба не подаст, — говаривал батя. Был он человек незлобивого, мягкого г~?-ва, и дети липли к нему, как мухи на ..о-теребить ли бороду или так потереть .я — отбою от них не было. Бывало, расшумимся мы, и мама с* : жет: — Хоть бы ты, отец, утихомирил их малость! Голова кругом идет... — Вот я до вас доберусь! Мало не будет! — пообещает батя. Но ни до одного из нас за всю свою долгую жизнь так и не добрался. — Чтоб я да своего ребенка тронул? Ни-коли рука не подымется... А когда на его широкую ладонь попадал малышка и он подбрасывал его под потолок, трудно было понять, кому из них приятнее? — Ну, ну, отец, подкидывай всех подряд,— говорила мама. — Право, ты и сам глядишься, как малое дитя... Но когда было надо, мог он крепко постоять и за себя и за свое потомство. И как-то выходило всегда так — если беда с детьми приключится, он, словно чуя неладное, тут же появлялся на выручку. Однажды от молнии загорелся стог бар-скою сена. Мы — да к нему: как не полюбоваться таким редкостным зрелищем? Но тут ♦1 же к стогу подлетел и сам управляющий имением на буланом жеребце. И, ни слова не говоря, начал работать увесистой ременной плеткой. В кровь избивал. Мы — врассыпную. Но далеко ли улепетнешь от такого наездника? Он настигал нас повсюду и все злее полосовал плеткой. — А, молодчики, поджигатели! Будете знать у мегя... Его жеребец, казалось, вот-вот готов нас и возе: стоптать. Глаза у него горят, с удил пеип брызжет. F < вдруг, с какой стороны, мы и не заме-т'-!*;и, появился батяня. И лихой наездник ока-зался поверженным на землю. А батя, размахивая его же плеткой, выкрикивал: Да я тебе такую кузькину мать покажу! Век не забудешь! Наш истязатель, елозя на коленях и защищая руками кудлатую голову, умолял: Стой, Григорьич! Помилосердствуй! Большун нам скомандовал: — Пошли бате подможем. Но наша помощь не понадобилась. Батя встряхнул управляющего и поставил на ноги.. Ну то-то ж! — промолвил он с хрипотцой.— За детишек сничтожу. Нашел, с кем в войну играться... Мы, сгрудившись вокруг отца, удалились к себе домой. Батяня сказал: Ох, беды с вами наживешь. В наш век в народе говорится: с сильным не дерись, с богатым не судись. — И глубоко задумался: видно, всерьез опасался теперь лишиться своего места. А каково было с таким семейством О 4* 27 |
