Костёр 1967-09, страница 6

v.vAVW** •• «f*

v:. £

^шттшш

.V

Рихард торжественную увертюру «1812» Чайковского. Из вокальны* записей у нас были пластинки Карузо, Галли Курчи, Шаляпина. Иногда Рихард просил Карла спеть вполголоса «Бродягу». Ему почему-то нравилась эта грустная песня.

Так мы работали вместе с Рихардом около года. Мое участие было скромным: обработка телеграмм и иной раз получение почты. Как это делалось? Расскажу один случай.

Однажды я отправилась на обычную встречу. В парке на знакомой скамье должна была ждать меня женщина в плаще. И вдруг, когда я подошла к условленному месту, оказалось, что на нас обеих надеты одинаковые ярко-красные плащи. Это смутило меня,— такое совпадение не могло не броситься в глаза прохожим. Но уже ничего не изменишь. Я присела на скамью и положила свою пачку газет рядом с приготовленной для меня. Развернув одну газету, я сделала вид, что углубилась в чтение. Тем временем моя соседка ушла. Посидев немного, я взяла предназначенный мне сверток газет и направилась к выходу из парка. И тут заметила, что следом за мной, не приближаясь и не отставая, едут велосипедисты.

Самое главное — не спешить, не прибавить шагу надо даже идти чуть медленнее. Это было очень трудно. У ворот парка велосипедисты обогнали меня и остановились на перекрестке у полицейского поста.

Так и есть! Шпики! Хотелось повернуть направо, мой дом был рядом, но я перешла улицу наискось, резко свернув влево. Едва я скрылась от своих преследователей за углом, как силы оставили меня. Я подозвала такси и, дав большой крюк, сменив две машины, поехала — нет, не домой, а к друзьям, в американский сектор. Весь Шанхай делился тогда на сектора—так называемые «концессии». Мы, например, жили в английской, а Рихард Зорге — во французской.

Макс Христманзен Нлауэен

Когда мы вскрыли полученную почту, она оказалась чрезвычайно важной. А красный плащ с тех пор был исключен из моего гардероба.

Я уже говорила, что климат в Шанхае очень тяжел. Так вот, стоял жаркий душный день, когда я отправилась на очередную прогулку — опять за почтой. Я надела белую шляпу и взяла зонт и все-таки вернулась домой едва жива.

— Ванапойс, вызови врача, — сказала я. Так я называла мужа; «ванапойс» по-эстонски — старый мальчик, это шутливое прозвище дала ему его мать.

Приехал врач, и меня увезли в больницу. Там сестра должна была взять у меня кровь и никак не могла найти вену. Тогда я сказала:

— Наложите жгут.

— Вот как, вы знаете про жгут? — удивилась сестра.

Но у меня еще хватило сил объясниться. Я дала понять, что я дежурила в госпитале как дама-патронесса «в эту ужасную войну»,— вот откуда мои медицинские познания.

Дальше помню все неясно. Мне делали какие-то уколы, вливали лекарства. А рядом был Карл. Он дежурил около меня. Ему разрешили.

— Ну, скажи мне что-нибудь, — говорил он, когда я приходила в себя.

А я думала только об одном: как передать ключ шифра. Ведь его знала только я. Теперь я умру, и вся работа прервется.

Надо сказать, что случай в парке и болезнь — это исключение, их нельзя было предусмотреть. Обычно дни проходили спокойно.

Самое плохое — поддаться пустым страхам. Вот однажды Карл сказал мне:

— Луиза, завтра мы идем в церковь.

— Зачем? — удивилась я. — Ведь ни ты, ни я не верим в бога.

— А Пауль Зальман верит. — ответил Карл. — И он не взял бы в жены какую-нибудь легкомысленную девушку без бога в сердце.

4