Костёр 1968-03, страница 58
Очень уж мне хотелось, чтобы в этот день меня ждало что-нибудь вкусное. Я даже представил себе, как мама выйдет на порог, махнет мне радостно рукой и я со всех ног брошусь к дому. Тут я даже попытался себе представить, что бы это могло быть — вкусное... Но мама появилась на пороге с метлой. Она погрозила мне и крикнула, чтобы я шел домой и не позорил ее на все село. Но я упрямо продолжал кричать: — Мама, есть хочу, ма-а-а! — Иди, коли хочешь! — крикнула она мне. — А что? Опять пустой хлеб? — спросил я, хотя спрашивать было бесполезно. — Нет, испекла тебе баницу.* — Да-а, знаю я, какую баницу... Видя, что добром меня не унять, мама даже погналась за мной. Но я отбежал на безопасное расстояние и продолжал кричать: — Мама, есть хочу, ма-а-а! Мама вернулась в дом, пригрозив, что не пустит меня на порог. После этого, сколько я ни кричал, она так больше и не показалась. Я побрел в наш сад и спрятался там в зарослях бузины — оттуда дом был виден как на ладони. Теперь я уже не кричал, а, примирившись с тем, что и на этот раз мне придется обедать хлебом с луком, стал ждать, когда мама начнет меня разыскивать. Я даже раскаивался в том, что так ее разозлил — ведь она сама говорила: «Если бы от меня зависело, так я бы тебя одним медом да маслом кормила. Сама бы ничего не ела, чтобы тебе побольше перепало». И еще я вспомнил, как в другой раз, когда я очень уж ее рассердил, она сказала: «Вот подожди, умру, тогда узнаешь, как тяжело, когда некого матерью назвать». При этой мысли тишина, воцарившаяся дома, показалась мне какой-то тревожной. Тогда я нарочно стал мяукать, скулить по-щенячьи, кудахтать и раскачивать ветки бузины, надеясь все превратить в шутку. Но никто не обратил на меня внимания. Тогда я совсем вышел из кустов. Мамы дома не оказалось. Вскоре я услышал ее голос, доносившийся от соседей. Видно, она * Баница — слоеный пирог. здорово рассердилась, потому что заперла буфет и ушла по своим делам. Итак, я до самого вечера должен был сидеть голодным. Мысль об этом настолько разожгла мой аппетит, что я почувствовал: мне вот-вот станет дурно, если я не проглочу хоть кусочек чего-нибудь. Другого выхода не оставалось, как бежать к деду — там как раз в это время садились обедать. Мама часто говорила: — Запрещаю тебе ходить к деду в полдень. Ты сам знаешь: когда дед голоден, он не терпит, чтобы посторонние маячили у него перед глазами. Он тогда и бабушку-то едва терпит. И действительно, дед мой от голода становился злющим-презлющим, и тогда всем от него попадало. Бабушка говорила, что она просто не знает, что это с ним в такие минуты делается — целый день ходит веселый, улыба ется, а как подойдет время обедать, так непременно найдет к чему придраться. «Просто не смею никого к столу пригласить», — жаловалась она. Я направился к деду, решив, что еще отворот начну плакать и причитать: мол, мама не дает мне есть. «А если они меня пожалеют, — думал я, — и скажут: «Как это не дает? Уж не хочет ли она уморить тебя голодом?» — я отвечу: «Да, она хочет уморить меня голодом...» 12 |
