Костёр 1969-06, страница 38

завернутое в лоскуток красной материи, подал тете Наде, — я вам, Надежда Константиновна, сделал, как сумел...

— Ой, какая чудная брошка! — посмотрев подарок, радостно улыбнулась тетя Надя.— Большое вам спасибо, Оскар Александрович! Володя, погляди, как мастерски сделано. Брошка-книжечка. Написано «Карл Маркс».

— Я это сделал, чтоб хоть как-нибудь отблагодарить вас, Надежда Константиновна, за те усилия, которые вы потратили на занятия со мной...

— Значит, уже не будете вместе с писарем против революции? — спросил Владимир Ильич.

— Сейчас мне, Владимир Ильич, даже трудно поверить, что я был таким дикарем, — смущенно улыбаясь, ответил Оскар. — У меня такое чувство, словно я до встречи с вами ходил... ну, просто с завязанными глазами.

...У раскрытых ворот стояли три тройки. Ямщик, Сосипатыч, Оскар и Владимир Ильич выносили вещи и складывали в сани. Когда все погрузили, бабушка Елизавета сказала:

— Ну, давайте посидим перед дорогой...

Сели кто где. Помолчали Миня сидел на пороге.

Он не плакал: мужчина должен уметь сдерживать слезы. Но когда Владимир Ильич, попрощавшись со всеми, присел возле него, Миня обхватил его за шею и зарыдал:

— Не уезжайте... Не уезжайте...

— Э, Миня, так нельзя, — дрогнувшим голосом промолвил Владимир Ильич. — Ведь ты помнишь, я тебе обещал жар-птицу?

— Помню...

— Так вот я и еду добывать ее.

— Не надо мне жар-птицы, — не отпуская Владимира Ильича, плакал Миня. — Ничего мне не надо... Только не уезжайте...

— Микелис, как тебе не стыдно! — сердито сказала мать Мине, разнимая *его руки. — Что ты делаешь?

Сквозь слезы, застилавшие глаза, Миня, как в тумане, видел, что сани тронулись с места, слышал, как весело зазвенели бубенчики, все отдаляясь... Он рванулся бежать за санями, но мать не отпускала его руки.

Вот сани завернули за угол, и слышны только бубенчики. Звенят они уже тихо и печально. А вот и бубенчики замерли где-то за селом, на Минусинском тракте...

КАК ТЕПЕРЬ ЖИТЬ НА СВЕТЕ?

Весь день Миня ходил как неприкаянный по комнатам, где жил Владимир Ильич. Возвращался домой, но, посидев несколько минут, •снова одевался. Мать сначала поругивала, а потом и рукой махнула: делай, мол, как хочешь. Ходил он и к волости, но Заусайлов, увидев его, схватил за ухо — под шапку, черт, забрался! — и вытолкнул на крыльцо так, как выкидывают нашкодившего котенка:

— Вон отсюда, выкормыш политиков!

Миня понял: Заусайлов мстил ему за то, что при Владимире Ильиче дотронуться до него не смел. Обидно и даже страшно ему стало. Ведь теперь Заусайлов может крутить ему уши, кричать на него, ругаться. А может, даже бить. Миня видел, как он бил мужиков ло лицу.

Плелся Миня домой из волости — ухо горело, будто на него кто-то горячий уголек положил,— и еле сдерживал слезы. А придя домой, залез на печь, накрылся подушкой, чтоб отец и мать не слышали, и тихонько заплакал.

Долго в эту ночь Миня не мог заснуть. Лежал с раскрытыми глазами и слушал, как ветер тоскливо гудит в трубе. Думал, как ему теперь на свете жить?

И потянулись тоскливые, холодные дни... Но Миня не впадал в отчаяние. Ведь Владимир Ильич не просто куда-то уехал, а поехал искать жар-птицу. И он, конечно, найдет ее и привезет Мине, потому что слова его никогда еще не расходились с делом...

Перевод с украинского Г. Резцовой