Костёр 1969-06, страница 40

Я забрался в заросли орешника. Расстелил на зеленой траве шинель. Лег на живот. И вывел в своей тетрадке первую строчку:

«О мертвых мы поговорим потом».

Видимо, интонация была взята верная и сразу. Напрасно Коля Гринев звал меня на обед. Я не слышал. Я слышал грохот войны и соловьиные перекаты одновременно.

К вечеру стихотворение было готово.

Наша машинистка Кира, возвращая мне перепечатанный экземпляр, посмотрела на меня влажными глазами благодарности и первая сказала:

— Молодец!

Редактор наискосок написал на перепечатанном экземпляре: «В набор. Корпусом».

Из нашей газеты «Соловьи» перепечатала «Комсомолка». А потом это стихотворение пошло гулять по сборникам и антологиям и даже в кинофильм попало.

Вот и все.

#

соловьи

О мертвых мы поговорим потом. Смерть на войне обычна и сурова. И все-таки мы воздух ловим ртом При гибели товарища. Ни слова

Тут бесполезно было звать врачей, Не дотянул бы он и до рассвета. Он не нуждался в помощи ничьей. Он умирал. К1, понимая это,

Не говорим. Не поднимая глаз, В сырой земле выкапываем яму. Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас Остался только пепел да упрямо Обветренные скулы сведены.

Трехсотпятидесятый день войны.

Еще рассвет по листьям не дрожал, И для острастки били пулеметы... Вот это место. Здесь он умирал — Товарищ мой из пулеметной роты.

Смотрел на нас, и молча ждал конца, И как-то улыбался неумело. Загар сначала отошел с лица, Потом оно, темнея, каменело.

Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней, Запри все чувства сразу на защелку. Вот тут и появился соловей, Несмело и томительно защелкал.

Потом сильней, входя в горячий пыл, Ка к будто сразу вырвавшись из плена,

36