Костёр 1969-07, страница 30

Г. Черкашип

ЕДАЛ

РАССКАЗ

Рисунок Т. Ксенофоптова

На Вовке была форма номер три — черные брюки, темная фланелевка и бескозырка. А на груди висела медаль «За оборону Ленинграда». Вовка широко раскрывал рот и пел под аккордеон: «На нас девчата смотрят с интересом, мы из Одессы моряки...»

Девчонки хлопали ему безбожно. А медаль он взял у матери. Взял после того, как Нонка появилась на вечере с медалью «За оборону Севастополя».

Вовка приехал к нам из Ленинграда и поэтому говорил: «Кто куда, а я в сберкассу». У нас таких плакатов не было.

У Нонки медаль была настоящая, не то что у Вовки. Но Вовке надо было пофорсить, и он взял ее у матери. А Нонка не форсила. Она ее получила за дело, но носила только по праздникам. В другое время мать запрещала ей носить медаль. Она запирала медаль в комод. Она боялась, что Нонка ее затаскает. Кто поймет этих взрослых! А Нонка... Нонка так отлично дралась и в нужный момент всегда умела стукнуть коленкой. Это просто удивительно, что она носила платье.

Мне даже стало обидно,.что ей дали медаль, а мне нет. Но, честно говоря, мне ее давать и не стоило.

...Раненых было очень много. Они сидели на земле на площади Щорса, возле школы, где был госпиталь. По их темным заросшим лицам текли капли пота. Я никогда не видел так много небритых мужчин.

Некоторые из них стонали, некоторые нет, но пить хотели все. Мы поили их. Но они все равно поддерживали котелок грязной рукой, рука дрожала, и котелок стучал по зубам.

Котелки быстро пустели, и мы шли за водой на колонку, где сидела тетя Паша и открывала кран,-когда мы подставляли котелок, и закрывала, как только котелок наполнялся. А когда мы возвращались на площадь, со всех сторон нам кричали: «Сынок, сыночек, воды!»

Нас было немного, человек двенадцать. Мы с Котькой Греком самые младшие. Пока мы делали один рейс, ребята постарше — два, а Нонка с Гешкой — три. Они носились как угорелые.

Я сдался первым. Мне надоело носить воду и слышать, как кричат раненые: «Сынок, воды!» У меня кружилась голова, хотя я раз пять мочил тюбетейку. И я ушел, никому не сказав ни слова.

Вечером прибежала Нонка.

— Ты почему ушел? — спросила она, и я решил, что сейчас она даст мне по шее.

— Устал, — сказал я. — Вы большие, а я маленький.

— Котька тоже маленький, — сказала Нонка, — но он носил воду весь день. Мы носили воду до тех пор, пока ее не перестали просить, и все время Котька был с нами.

Она смотрела на меня злыми зелеными глазами, и я все ждал, когда она ударит.

— Твой отец геройски погиб под Киевом. Ты не должен так себя вести, — сказала Нонка. И вдруг ушла, так и не дав мне по шее.

Это была правда. Мой отец был первым с нашей улицы, кого убило на войне. Это случилось девятого августа сорок первого года. Его любили все мальчишки с нашей улицы, и Нонка тоже.

На следующее утро я взял котелок и пошел на площадь. Ребята не разговаривали со

мной, дулись.

Я носил воду, стараясь не отставать ог Нонки.

— Пейте, — говорил я, как Нонка. — Пейте себе на здоровье. Мы еще принесем.

Раненые улыбались. «Молодцы-огольцы»,— говорили они.

Когда мы совсем выдохлись и сели в тени передохнуть, прибежала Нонка и, утирая потное лицо рукой, завопила, что нечего нам сидеть в тени и лупать глазами — надо устроить для раненых концерт.

— Давай! — обрадовался вдруг Цубан. Я спою им «Цыпленок жареный».

26