Костёр 1969-07, страница 32

— Флот прорвался в бухту, и немцев вытурили с Северной. Мекензиевы горы снова наши...

— Немцы потопили «Червону Украину»! У Графской...

— Эскадра ушла на Кавказ. Сегодня немцы бомбили в Инкермане стоянку линкора, а его уже и след простыл! Лихо обдурили!..

— Погибла «Абхазия!» Сволочи, санитарный бомбят, там же кресты!..

Мы ушли на лидере «Ташкент», последнем корабле, которому удалось прорвать блокаду. Погрузка шла ночью. В черной воде бухты извивались оранжевые змеи. Город горел.

...Мы вернулись в Севастополь через два года. В мае сорок четвертого. И я снова увидел бабушку и всех своих друзей. Среди них не было только Жорки — его увезли в Германию.

— Представляешь, всего за четыре дня до освобождения... — сказал Гешка. — Немцы спасали технику и забрали с собой женщин с детьми. На палубах держали. Чтобы наши не бомбили.

— Изверги! — подтвердил Котька. — А чего стоит их «Лола»!

— Какая «Лола»? — поинтересовался я.

— Был у них такой парусник, — сказал Котька, — деревянный, мелкосидящий, прямо по минным полям мог ходить, представляешь? Они на нем всякие там документы, взрывчатку, все что хочешь перевозили...

— А что же наши летчики? Куда они смотрели?! — удивился я.

— Вот в этом-то и штука, — сказал Котька.— Летчики ничего не могли сделать. Немцы не дураки, похватали на улицах наших пацанов, девчонок. Наши летят, смотрят — дети на палубе, и айда обратно. Кто же детей бомбить будет! Да ты вот у Нонки спроси, она тоже на «Лоле» была.

— А-а, — отмахнулась Нонка. — Была да сплыла. Рейс сделала в Констанцу, а как вернулись в Севастополь, я ночью за борг и — привет. А чего это ты интересуешься?

— Да так, — сказал я, — интересно.

— «Интересно»?! Я от холода чуть ко дну не пошла. Знаешь, какая вода в марте? Еле доплыла, а ты — «интересно»! — И она отпустила мне в лоб такой шалабан, так щелкнула, что у меня из глаз искры посыпались.

— Еле доплыла, — передразнил я от злости. — Развоображалась! Вода холодная... Других, наверное, в Германию угнали, рабами там сейчас ходят!

— Не ходят, — сказала Нонка. — Наши катерники шхуну на абордаж взяли, понял?

А Вовка Урбас стал врать. Он рассказывал, как он подрывал немецкие танки и стрелял из «максима». Нонка не выдержала его трепотни и хорошенько дала ему, так, что он заревел и пошел матери жаловаться. А его мать выскочила на улицу и заорала во все горло, какая Нонка хулиганка. Нонке пришлось смываться, потому что мать Урбаса схватила палку и направилась к нам.

— Посмотри, какая нервная, — сказала Нонка и ушла, спряталась в развалинах.

А потом Нонке неожиданно дали медаль. Ей дали медаль после того, как в газете появилась статья и фотография. Один корреспондент рассказал, как взяли Сапун-гору и вели наступление на Херсонес. Шли уличные бои. Наши дрались, изнемогая от усталости и жажды, и тут появилась худенькая девчонка, которая ползком, среди выстрелов и взрывов, стала приносить во фляжках воду. На фотографии Нонка протягивала флягу улыбающемуся матросу с автоматом.

Когда наш директор увидел фотографию, он очень удивился, потому что Нонка не была отличницей, а даже наоборот, но он все равно куда-то пошел, и Нонке дали медаль.

А теперь Вовка тоже нацепил медаль и пришел на утренник в школу.

Меня прямо перевернуло. Еще вчера его мать приходила к нам и показывала моей маме фотографии, и везде она была с медалью. Она рассказывала про блокаду и говорила, что, слава богу, хоть Вовки не было, увезли со школой в Ярославскую область, а то вдвоем бы они не выжили.

Вовка стоял на сцене и во всю глотку горланил: «На нас девчата смотрят с интересом, мы из Одессы моряки». Тоже мне, Лемешев нашелся.

Когда он кончил петь, девчонки ему бешено зааплодировали, а он стоял и сиял, как электрическая лампочка.