Костёр 1969-07, страница 47

Петр Первый пристально посмотрел на Сережку и вдруг голосом Гали Гузеевой сказал:

— Ты, Покусаев, врешь! Ты сам потерял тапочки на пляже!

Сережке нечем было крыть. Он стоял перед Петром навытяжку и хлопал глазами.

А Петр Первый уже окончательно вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу и загремел своим могучим басом:

— Отец и мать работают, спину гнут, а ты тапочки теряешь! У тебя кто отец — миллионер? Рокфеллер?

Петр поднялся, посмотрел на Сережку сверху вниз, будто с огромной темной горы.

— Ты, Покусаев, не тапочки потерял, а свою совесть! Сегодня — тапочки, а завтра что потеряешь? Мундир? Оружие на поле брани бросишь? Чего молчишь?

У Сережки язык к гортани прилип. Лучше бы он сразу признался. Только вчера обещал быть кристально честным.

— Иди с глаз долой! — сказал Петр Первый.— И думать о юнге брось. Мне растяпы не нужны!

Петр Первый придвинул кресло к пьедесталу из розового гранита, подтянулся на руках, забросил ногу и влез на верхушку. Он спокойно и властно положил правую руку на якорь. А левую протянул вперед. Это уже был не живой царь, а бронзовый, как в Петровском сквере.

На этом сон Сережки закончился. Он открыл глаза. Комната была залита ярким дневным светом. Петра не было. У порога стоял Изя Кацнельсон.

— Вставай, — сказал он Сережке. — Есть дело.

Отца в доме не было. Матери тоже. Наверно, ушла в библиотеку. На столе лежала записка: «Завтрак на тарелке. Я приду не скоро». Мать не называла в записке Сережку по имени. Она по-прежнему сердилась, не пожелала разбудить Сережку, когда он разглагольствовал с Петром Первым.

На тарелке под бумагой лежал кусочек колбасы, очищенные картофелины и любимые мамины пирожки с повидлом. Эти три пирожка остались с ужина. Значит, мать ела колбасу и картошку. А свою любимую еду оставила Сережке. Настроение у Сережки сразу испортилось. Он решил, что есть пирожки не станет. Пусть мама знает. Он не такой...

Но как-то так получилось, что пирожки и колбаса сами полезли в рот.

Пока Сережка уплетал колбасу и пирожки, Изя рассказывал события дня. Ребята всем двором искали Сережке тапочки. Лишних ни у кого не оказалось. Только у Вовки-дирек

тора. Но второгодник носил очень большую обувь. Кажется, сорок шестого размера. Ноги у него были крупнее, чем у Петра Первого. Галя Гузеева нашла в своей кладовке опорки. Они остались от деда. Дед был хороший, вежливый, но опорки — то есть сапоги без голенищ— расползлись по всем швам и никуда не годились.

— Мы тебе соберем на тапочки, — сказал Изя и положил на стол гору медяков. — Сейчас пошли по другим дворам. К обеду деньги будут. Будь уверен!

От такой новости Сережка чуть не подавился колбасой. В душе у него вдруг пробудились гордость и самолюбие. Обычно эти чувства у него дремали, а возможно, вообще были в зачаточном состоянии.

— Я вам нищий? Попрошайка? Катись отсюда!

Изя Кацнельсон стоял ни жив ни мертв. Ноги у него тряслись, на лбу выступили крупные капли пота. Изя первый раз в жизни видел своего друга в таком состоянии.

Сережка понял, что хватил лишку, и поторопился успокоить друга. Ведь Изя не виноват и делал все из лучших чувств и побуждений.

— Я на работу оформляюсь, — сказал Сережка.— Завтра аванс дают. Шестнадцать рублей...

На какую работу он оформляется, Сережка не сказал. Он только приложил палец к губам и дал понять Изе, что работа эта особенная. Возможно, что тут пахнет секретным заводом, а возможно, даже службой в милиции. В общем, он связан тайной и не скажет больше ни слова. Даже лучшему другу.

Поверил Изя или нет, неизвестно. Скорее всего поверил. Если перестанут верить лучшим друзьям, на земле вообще наступит хаос и неразбериха.

— А Вовка-директор тоже на работу оформляется,— сообщил Изя.

Сережка даже похолодел от такой новости.

— Врешь ты!..

— Чего мне врать. Грузчиком в столовую номер три берут. Сегодня девушка оттуда приходила. Во дворе его искала.

— Ну и что... оформляют его?

— Не. Его вчера в лагерь отправили. В Дубовку...

Сережка не стал расспрашивать Изю о подробностях. В конце концов, от судьбы не уйдешь. Вовку забреют в грузчики не сегодня, так завтра. Все равно в школе от него никакого толку.

— Ну, ты иди, — сказал Сережка другу. — Мне приготовиться надо...

5*

43