Костёр 1969-09, страница 24

* # *

Лето пронеслось, арбузы, дыни, помидоры, виноград и огурцы! Айва, инжир, гранаты, лучшая пора! Песок и море. Небо и земля. Разрезай головой изумрудную воду. Бей волны на тысячи мелких брызг. Ныряй, кувыркайся, глотай и выплевывай море. Мчи из воды на горячий песок. Жги тело солнцем. Ходи на руках по песку от радости. Болтай от восторга ногами в небе...

Лето пронеслось...

* * *

Плохо, что у меня такие широкие трусы, такие широченные трусы, совсем не боксерские! Я стою в своих жутких трусах в долгожданном зале вместе с другими ребятами, а наш тренер Ислам Исламович, пригнув голову, смотрит на нас исподлобья, как будто вот-вот бросится в бой. Он с силой бьет кулаком в ладонь.

— Кто взял мои часы? — говорит он.

Я не брал часы, но мне все равно неловко. Ведь я украл краски. И мне кажется, что он знает об этом и думает, что я украл часы.

— Дело не в часах, — говорит он хрипло.— Дело в том, что часы подарок. Мне подарили их. Вы понимаете это? Отдайте часы!

В зале тихо.

— Что мне, вас обыскивать, что ли? Я ни одного не выпущу отсюда, пока часы мои не будут на столе! Вот на этом столе, вы слышите? Разойдитесь к чертовой матери и давайте совещайтесь, и чтоб часы лежали на столе!

— Да вон они у вас на месте!

И вправду, часы на столе, но их там не было, это точно. Все удивились, и Ислам Исламович удивился и говорит:

— Хм... ну, ладно. Все ясно.

А тот мальчишка, который крикнул, он издалека крикнул, он-то никак не мог их подложить, присвистнул даже от удивления, а тренер наш взял часы, положил их в маленький кармашек брюк и говорит:

— А ну, построиться!

Когда мы построились, он сказал нам:

— Внимание, ребята. Слушайте. Я ведь прекрасно понимаю, что часы подложили, предварительно их стянув. Таким образом, среди нас, честных, затесался вор. Этого нам не хватало! Ведь мы все свои, хотя впервые собрались сегодня здесь, на первое занятие. Что получится, если мы будем тянуть друг у друга втихомолку часы, штаны, рубашки, все подряд? Что получится тогда, милые мои? Мы останемся — ну, в чем нас мама родила! Вот здесь, в этом шкафу, инвентарь. Там пер

чатки, разные снаряды. Так, может быть, сразу и начнем, растащим все и баста? Никогда воры в этом зале не появлялись!

Он, растерянный, прошелся по залу, готовый заплакать от обиды. Тишина абсолютная.

— Убирайтесь вон! Не будет сегодня занятий! Все до одного убирайтесь, я с вами сегодня никакого дела иметь не хочу!

Посмотрел на меня и как гаркнет:

— А штанов не нашел побольше?

Я растерялся и говорю:

— А что я сделал?

— Пошире, погромадней, что ли...

— Извините, — говорю, — я в следующий раз...

— Катитесь все отсюда до среды!

Мы побежали в раздевалку за перегородку, одевались молча, настроение у всех паршивое, не смотрели друг на друга, и никто даже над моими штанами не посмеялся, а я-то боялся, что все со смеху умрут после его слов. Не до моих штанов, слишком все ошарашены часами.

Я отправился домой через бульвар, по дороге сел на каменный барьер и открыл книгу «Бокс и боксеры», с которой теперь не расставался. Открывал ее всегда наобум, на любой странице, и читал с восторгом с любого места. Так и не прочел ее с начала до конца по порядку, но зато всю в беспорядке.

«Восемнадцати лет, несмотря на то, что весил всего пятьдесят девять килограммов, он выиграл любительский чемпионат Новой Зеландии в тяжелом весе, побив четырех человек в течение одного вечера».

Я замечтался. Мне сейчас шестнадцать, а до восемнадцати пока далеко. Шифт-понч, «хитрый удар», знаменитый удар в солнечное сплетение Роберта Фитцсиммонса...

Вдруг кто-то меня взял за плечо, осторожненько, я и не заметил, как он подошел. Стоит и улыбается, как с неба свалился, но я его узнал. Сегодня в зале видел среди других ребят. Трусы у него были заграничные, где он их взял? Я пытался клеймо разглядеть, что за фирма, да издали не разобрал. А в раздевалке он слишком быстро штаны натянул.

— Значит, видел? — спрашивает.

— Чего видел?

— А ну, пойдем.

— Куда?

Пройдемся.

Я соскочил с барьера.

— Не дунешь, — спрашивает, — или дунешь?

— Ты о чем?

— Не притворяйся. Ты же видел, как я часики увел. Нечего притворяться.

20