Костёр 1969-11, страница 37

нет и в постель ложиться?» — спросила Прасковья Даниловна заигравшуюся внучку. Девочка хитро прищурилась: «Наверное, бурый мишка из зоопарка».

В субботу с утра старики открыли балкон, и пока муж ходил за продуктами, Прасковья Даниловна вымыла балкон, дверь, стекла до блеска, почистила и разложила на стульях зимние пальто, рукавицы, мужнину шапку и успела даже прибрать и на кухне, и в комнате, и в прихожей. Проворство молодых лет осталось, только одолевала одышка и сердце тукало, будто сердилось.

Часов около пяти раздался громкий, отрывистый с переливами звонок. Старики в один голос сказали:

— Тасенька пришла.

И оба радовались ясным веселым глазам, милому голосу: — «Соскучилась! Ужас!» — бурной ласковости, прохладе нежных щек, прижимавшихся к их лицам.

Тася обошла всю квартиру, включила телевизор, поиграла выключателем люстры, подошла к балконной двери:

— Как у вас хорошо! Уже балкон открыли? Солнце и ветер — продуется одежка. Ужас, как у вас хорошо!

— Кушать-то хочешь или попозже?

— Как вы, баба Паня? Если можно, после кинопутешественников?

— Почему нельзя? Все в наших руках. — Прасковья Даниловна уходит в кухню, дело-то всегда найдется.

Тася подсела к деду на тахту и звонко рассказывает: по географии — двойка. Влипла, не прочла даже, не ждала, что спросят. Придется исправлять, значит, даже старое повторять — кошмар! На физике с Белкой заспорили принципиально про детективы, и Белку тут же к Лельке Травкиной, а Тасе, вместо Белки, этого правильного Копытова подсадили. Из него на уроке слова не выколотишь — тоска! Да еще объясняй ему в переменку. Он с алгеброй в конфликте.

— Товарищу помогать надо. А разговаривать на уроке не полагается, хоть и принципиально.

— Дедуля, когда интересно, молчим как рыбки. На математике я и рта не открою. А если скука зеле-еная в крапинку?

Радует и смех ее, и болтовня. Конечно, ленится, могла бы и в отличницы выйти, да не все добро в отметках. Погорячей бы к людям, делом бы любила, не только словами ласковыми да поцелуями. Правда, и то ладно, другие и слова доброго не умеют выговорить.

В открытую дверь Прасковье Данилозне видны спины сидящих в обнимку деда и внуч

ки, экран телевизора, иногда и речь доносится.

— Дедуля, это моржи? Клыки-то какие страшные. Как они моржат своих клыками не задевают? Ведь даже убить можно.

— Зверь он чувствует, как с клыками поворачиваться. Он зря зла не сделает. А уж дитяти своему...

Мелькают на экране пальмы, темные тела в набедренных повязках, причудливые храмы.

— Зачем умершей такую красоту? Дурак этот царь — ей же все равно не видно.

— Да как же это ты? Ведь он любил ее. И умерла—забыть не мог. Хотел и могилу украсить.

Тася молчит. Ей, конечно, не понять. И на

отцову-то могилу раз в год свезут, если погода хорошая. С дедом и бабой Паней не отпустят: «Она нервная, с вами расстроится». Зато и она стала отвечать: «Вы мне нервную систему портите». А и правда — через каждую минуту: «ну где ты села», «ну как ты встала», и взяла не то, и положила не туда, и уроки не в свое время делает — со стороны невтерпеж. А она принукалась, не слышит, не слушает никого.

— А это мы уже видели в прошлом году, но я люблю про животных.

— А про людей, — спрашивает дед, — не нравится?

— Про шпионов или смешное — очень! А уж любовь, война — скука. Ой, сейчас эту косулю разорвут — не могу. Деда, почему вот людей в кино убивают, и мне — ничего. А Мухтара, вообще собак и эту косуленьку — жалко-жалко. Я выключу?..

Прасковья Даниловна, держась за стол, села на табуретку.

— Как это? Людей еще крепче надо жалеть, — и старик-то разволновался. — Человек это... разве животное так переживает, как человек? Животное — всяк за себя — выкормит маленького, научит самостоятельности и иди он на все четыре стороны, ни отец, ни мать не вспомянут, не побеспокоятся. А человек и обо внуках, и о правнуках, и о чужом заботится, ночью другой раз не уснет. И ум у человека, и руки... Как ты это говоришь — человека не жалко?

— А собаки? Людей защищают, спасают, стада охраняют, преступников ловят. Вот Мух-тар...

— А кто его добру научил? Люди хорошие. Другую собаку злыдень какой-нибудь приучит на каждого незнакомого кидаться — чем же она хорошая?

Ладно дедок с ней разговаривает, ладно.

— А дельфины? Никто их не учит, а умнее и добрее людей.

5 «Костер» № 11

33