Костёр 1972-05, страница 13

Я же стал думать, как взять эти три этажа. Раньше мы брали дома, начиная с крыш и чердаков. Но это, если дома стоят впритьж, когда можно перебраться с крыши на крышу. Кто воевал в городе, тот знает, что пробиваться сверху вниз легче. А тут наоборот, надо наступать снизу вверх. Собрал я Котова, Геращенко и тех солдат, которые уже участвовали в штурмах домов, чтобы услышать их советы. Стали что-то предлагать, подсказывать. Только Геращенко молчал, сопел в свои оттопыренные, как щеточки, усы, отмахивался от дыма самокрутки. Я спросил, что он думает.

— Танк бы сюда, — сказал Геращенко.

— На каждый дом танков не хватит, — повторил я слова комбата. — Для них дела поважнее есть.

А вокруг гремело, трещало, ухало. К треску автоматов наши уши привыкли, иногда мы его просто не замечали. Где-то над домами ревели самолеты — наши и немецкие летчики дрались в воздухе.

В дальнем конце одной из пяти выходящих на площадь улиц появилась наша самоходка, медленно двигаясь сюда, к нам, и стреляя на ходу. Мы видели, как вздрагивала ее пушка. Было бы здорово, если б она помогла взводу. Может, эту самоходку послал комбат?

Самоходка вдруг начала пятиться назад. Ствол пушки вильнул в сторону и уперся в стену дома... Машина остановилась, красным парусом над ней взметнулось пламя, задымило густо и черно.

— Вот и помогла, — вздохнул Котов.

Он и предложил начать с чердака. В ту же ночь по-кошачьи ловко Котов вскарабкался по водосточной трубе в чердачное окно, оттуда спустил к нам на балкон перевязанную узлами веревку. По ней поднялись еще пятеро солдат. В темноте они наделали переполоху, и те несколько немцев, которые занимали чердак, бросив пулемет, скатились к своим на пятый этаж.

Теперь дом получился слоеный, как пирог: мы, немцы, снова мы. Немцы были взаперти. Но и нас не выпускали.

А выходить и входить надо было. За боеприпасами, продуктами. Мы сидели уже третьи сутки и мечтали о горячих щах и каше. Но нам было еще терпимо. А вот каково мадьярам в подвале, тем шестидесяти пяти? Они все время не выходили у меня из головы, эти венгры — дети, женщины, старики. Два раза мы им относили сухарей, сахару, две банки тушенки. А больше у нас у самих ничего не было.

Позвав Геращенко, я спустился в подвал. Нас сразу окружили женщины, они что-то говорили. На тюфяке около стены Стонала девушка. Всхлипывали дети. Мальчик лет пяти,

в оранжевой шапочке, просил у меня хлеба. «Хлеп, дай хлеп». Старик-толмач сидел на земле. Выглядел он сегодня совсем немощным. Я объяснил ему, что у нас у самих нет продуктов.

— Умрут дети, — сказал он.

— Вам надо выйти из дома. Туда, где наши. Там накормят.

Старик перевел мои слова. Все молчали, даже дети. А потом заговорили. Замотали головами, замахали руками.

— Нет, нет.

— Не пойдут, — вздохнул старик. — Боятся. Немцы будут стрелять. Посчитают, что среди нас руоокие.

Венгры опасались не без оснований. Недавно на моих глазах немцы расстреляли группу женщин, пытавшихся перебежать улицу.

— Тогда еще пару дней продержитесь, — сказал я.

— Держимся, но дети...

Геращенко шагнул к мальчику в оранжевой шапочке, чтобы погладить его по голове. Мальчик схватил его за руку, разжал пальцы. Наверно подумал, что в руке есть хлеб.

/А