Костёр 1972-05, страница 14

— Попробуйте сначала выйти маленькой группой, — предложил я старику. — А мы покричим немцам, чтоб не стреляли.

Старик согласился, сказал, что попробует сначала выйти один. Я поднялся на второй этаж, и мы начали кричать в окна:

— Фрицы, не стреляйте! Мадьяр выпустим.

Кричали так несколько раз по-немецки и по-

русски. Немцы молчали, не отвечали.

— Неужели они по своим будут стрелять? Это же их союзники, — говорили солдаты.

— Были союзники, теперь нет.

Вскоре старик вышел из дома. Один, с белым флагом. Флаг он держал на плече, палкой-клюкой помогал себе идти. Он постукивал этой палкой, словно слепой, ощупывающий дорогу.

Какой он все-таки был дряхлый, этот старик, и какой худой! Без шапки, седой, как иней, с толстым красным шарфом на шее, шел, вздрагивая всем телом, будто каждый шаг причинял ему боль. Не оглядываясь, не останавливаясь, он отошел от двери подъезда и направился по площади туда, где весь квартал уже заняли наши. Немцы, конечно, видели старика, но не стреляли. Я вздохнул с облегчением — значит, пропускают. Можно выходить и остальным.

И вдруг сверху, с четвертого этажа нашего дома, резанули сразу два автомата. Старик приостановился и вскинул вверх белый флаг— наверно, подумал, что он не виден. Затем, грудью упираясь в клюку, присел и упал на заснеженную булыжную мостовую. Навзничь. И больше не шевельнулся. Белая голова на белом снегу. И нестерпимо яркий красный шарф...

— Как стемнеет, пойду в батальон, — сказал Геращенко. — Проскочу.

— Проскочишь, — сказал я. Это означало, что я дал разрешение.

В комнате, где мы сидели, все было как оставили хозяева. Одежда висела в незапертых шифоньерах,.стояли книги на стеллажах. Постель застелена. Все чисто, аккуратно. Только в одном углу были свалены в кучу детские игрушки. Геращенко взял резинового мальчика-голыша, с подрисованными красными усами, повертел его в руке, похмыкал, пальцем пытаясь стереть усы.

— Проскочу, — сказал Геращенко.

— Можешь взять с собой еще кого-либо.

— Нет. Люди здесь нужнее. Оттуда возьму.

— Патронов, гранат побольше. И термос каши.

При воспоминании о каше у меня даже голова закружилась — так явственно, осязаемо почуял я ее горячий дух.

— Их тоже имей в виду, — кивнул я вниз, туда, где подвал.

— Имею. — Он все вертел в руке резинового мальчика. В уголках губ ефрейтора вздрагивала улыбка. — Подрисовал же усы, озорник.

Вечером, как обычно, в городе наступило затишье. Тишину вспарывали лишь редкие выстрелы. Бои в ночном темном городе на время гасли.

А эти вечер и ночь были светлыми. На звездном небе всплыла луна, полная, чистая, нестерпимо яркая, как прожектор. Площадь и улицы были освещены почти как днем. Стоял небольшой морозец. Редкий снежок еще больше побелил мостовую, крыши, облепил провода, деревья. На площади и на улицах не было ни одного следа. А убитый старик теперь казался просто белым бугорком снега.

Геращенко стоял у окна, готовый к броску. Автомат на груди, на поясе нож. Весь он был подтянут, напряжен, молчалив. Ржаные усы-щеточки упрямо топорщились.

— Кажется, вон облачко появилось, — показал я на смутное, без звезд пятно на небе.— Может, до луны доползет, тень на землю бросит?

— Не дождемся, — сказал Геращенко. —> Не впервой под пулями бегать.

Он неслышно, по-рысьи соскочил на тротуар и, пригнувшись, без топота, как по вате, побежал через площадь. Сорокалетний и грузноватый, удивительно быстро и юрко он бежал к дому, где были немцы. Его все же заметили, начали стрелять, Геращенко стал вилять из стороны в сторону и успел добежать до дома. Приостановился под окном и снова побежал, прижимаясь к стенам. Дальше он нам не был виден. По нему стреляли уже где-то там, , на другой улице.

В эту ночь я не уснул ни на минуту. Даже не пытался. Ходил из комнаты в комнату, со второго на первый этаж, не удаляясь, однако, от окон, чтобы видны были площадь и улицы, где мог появиться Геращенко. Я верил, что с ним ничего не случится.

А луна торчала в небе. Хоть возьми и стреляй по ней. Разбей на осколки. И звезды подхалимски ей подмаргивали. Одна доморга-лась до того, что сорвалась и полетела вниз, как трассирующий снаряд.

Под утро стало еще тише. Это время и выбрал Геращенко для возвращения назад. Шел он вдвоем с солдатом, оба несли за спиной по термосу, по вещевому мешку. Та сторона улицы была теперь в тени, они ее и держались. В нишах, подъездах останавливались. Так незамеченными дошли до крайнего с нами дома. Постояли, прижавшись к стене под балконом. Оставалось перебежать улицу и небольшой угол площади. Хороший бегун пролетит это

12