Костёр 1972-07, страница 36
сестры, той самой, которой он мешал играть на скрипке, и про коварную воспитательницу в интернате, по прозвищу Лиса Алиса, и про то, как он трое суток прятался под полкой в вагоне скорого поезда... — Да ты голодный, наверно? — спохватился вдруг все тот же курносый солдат. — Есть хочешь? — Угу, — сказал Сорокин. И тут же перед ним оказалась банка сгущенного молока, и кружка с кипятком, и огромная горбушка серого хлеба. — Рубай, рубай молоко, не стесняйся, — говорил сержант, подсовывая ему столовую ложку. Сорокин и на самом деле почувствовал, что проголодался. Он принялся за еду, а солдаты с удовольствием наблюдали, как он ест. — Ничего, не бойся, теперь мы тебя в обиду не дадим... — Может, еще хлеба подбросить, а? — Ну-ка, Смирнов, принеси парню еще кипятку!.. — Ребята! — сказал вдруг курносый. — А что, если... Оставить парня у нас... Сыном полка, а?.. — Так тебе и разрешили! Сейчас не военное время... — Ну и что, что не военное! Если попросим... А, ребята? Он обнял Сорокина за плечи. — Ишь ты, худющий какой! Сразу видно— некормленный... Ничего, «у нас на солдатских харчах быстро поправишься! Ну как, Воробьев, пойдешь к нам сыном полка? Ах, если бы он и правда был Валеркой Воробьевым из Владивостока! Как хорошо ему было бы сейчас сидеть среди солдат и чувствовать себя в центре внимания! А может быть, можно сделать как-ни-будь так, чтобы он был и сыном полка и сыном своей мамы одновременно! — Сошьем тебе гимнастерку, галифе, сапожки закажем, будешь, Воробьев, щеголять — красота! — Сейчас начальник караула придет, в баню тебя отправим, потом спать определим, а завтра все вместе — к командиру полка. — Да ты не горюй, Воробьев, я вон тоже в детдоме рос, а не хуже других вырос... — Я и не горюю... — сказал Сорокин. Он уже успел осмотреться в караульном помещении, и все здесь нравилось ему — и пирамида с автоматами в коридоре, и топчаны, на которых, не раздеваясь, спали отдыхающие караульные, и какие-то, наверно, секретные, карты на стене, задернутые матерчатыми шторками... — Я всю жизнь мечтал стать сыном полка, — сказал Сорокин. — Я— Он не договорил. Внезапно с грохотом распахнулась тяжелая дверь караульного помещения. Первым вошел дежурный по части — капитан с красной повязкой на рукаве. Вторым вошел лейтенант, тоже с красной повязкой — начальник караула. А за ними... Ложка выпала из рук Сорокина-младшего. На пороге он увидел своего брата. Рядовой Сорокин молча смотрел на Сорокина-младшего. — Так вот ты где! — наконец негромко сказал он. — А ну, вставай, живо! Сорокин-младший послушно поднялся из-за стола. Солдаты растерянно молчали и старались не смотреть на него. Конечно, кто он был теперь для них — самозванец, болтун, обманщик... Чего бы только он ни сделал, чего бы ни отдал, лишь бы они взглянули на него по-прежнему! Он хотел объяснить все, сказать, что он не нарочно, сказать, что он... Он потянулся было к курносому солдату, но тот махнул рукой: — Ладно, иди, иди... Никто не обращал на него внимания. Брат подтолкнул его в спину: — Идем! И тогда Сорокин-младший заплакал. 15. Прощание Вот уж никогда не думал Сорокин-младший, что таким грустным будет его прощание с военным городком. А ведь сам виноват. Все могло быть по-другому, совсем по-другому. Но теперь уже не исправишь. В воокресенье, накануне отъезда, вместе с Сорокиным-старшим и мамой отправился он в военный городок на спортивный праздник. Мама держала Сорокина-младшего за левую руку, а Сорокин старший — за правую. Со стадиона уже доносилась музыка, и в другой раз Сорокин-младший торопил бы маму и брата, чтобы не опоздать к началу праздника, но сегодня он и сам еле передвигал ноги. На стадионе, наверно, будут все, весь полк, а у Валерки не было никакого желания встречаться с солдатами, которых он обманул в караульном помещении. Да и попадаться на глаза химикам, в плену у которых он сидел без штанов, ему тоже не хотелось... Станут теперь 34 |
