Костёр 1972-08, страница 16

школьный

АТЛАС

РАССКАЗ

Борис Рисунки

Водопьянов Н. Кошелькова

Мне еще не было шести лет, но я хорошо помню, как уходил на войну дядя Леша.

Для меня он был дядя, а для бабушки сын— младший и единственный.

Все же я не понимал, почему бабушка плачет. Идти на войну, на настоящую войну, с пушками, танками и самолетами, держать в руках настоящую винтовку с длинным штыком, — какие уж тут слезы!

Было это в морозный и солнечный день. Снег капустно хрустел под ногами. Фиолетовый ки-зячный дым из печных труб отвесно уходил вверх: казалось, все село было подвешено этими дымами к синему небу.

Не было ни вина, ни гармошки. Это поражало и чуть-чуть даже обижало меня. Дядя Леша был добровольцем; добровольцы часто уходили на фронт из нашего села, их шумно

провожали до самой станции, и на проводах непременно бывали вино и гармошка...

В полдень дядя зашел домой проститься. Он был наголо острижен и не похож сам на себя. Свесив с печки босые ноги, я вдруг оробел и застеснялся, будто поняв, что этот рослый боец с зелеными петлицами на воротнике принадлежит теперь не только нам с бабушкой.

— Ну что, Борис-на колу повис, до свидания, что ли! — дядя взял меня под мышки, стянул с печки и поднял вверх на вытянутых руках.— Вернусь, так ты чтоб до самого потолка дорос, договорились?

Он прижал меня лицом к шинельному сукну. Сукно было колючее, от него пахло морозом и чем-то кислым.

— Дядя Леша, — сказал я несмело, — а у тебя пуговицы со звездочками есть?

Дядя рассмеялся.

— Пуговицы? Да я их тебе целый мешок с фронта привезу. Мне выдадут, а я их сразу — в мешок. Только ты не забывай, пусть бабушка в письмах напоминает.

— Я не забуду...

Потом к нашему двору подъехали председательские сани, разъездные, обитые черным дерматином. В санях сидел кучер Харитон в латаном тулупе и еще двое, одетые точно как дядя Леша, с такими же противогазами через плечо.

— Наши, — сказал дядя Леша и, обняв плачущую бабушку за плечи, повел ее на улицу.

Я не мог идти с ними. У нас с бабушкой были одни валенки на двоих.

Расплющив нос о холодное оконное стекло, я наблюдал, как с разных сторон сходились к саням наши односельчане. В овчинных полушубках, присыпанных сенной трухой, в замасленных ватниках, они обнимались и целовались с дядей Лешей крест-накрест, и это уже походило на настоящие проводы.

Последней обнялась с дядей Лешей бабушка. Она была как раз по плечо ему. Дядя прижался щекой к пуховому платку на ее голове, потом стал осторожно разжимать бабушкины руки. А она все хваталась и хваталась за рукава его шинели.

И еще я помню белозубую дядину улыбку, когда он обернулся из отъезжавших саней и помахал рукой.

Потом от дяди стали приходить письма, маленькие бумажные треугольники с длинными номерами полевых почт. За письмами бабушка ходила в сельсовет.

Вечерами в нашей избе собирались старушки со всего села. Многих я знал: Наумовну, Максимовну, Петровну, — так они звали друг друга. Они пряли рыжую верблюжью шерсть и вязали из нее варежки для фронта, смешные

16