Костёр 1972-08, страница 18

Солнышко грело. Первыми зачернели из-под снега навозные кучи. Потом степь высохла и потрескалась. Душные вечера запахли пылью и полынью. С плотины было видно, как по дну обмелевшего лимана неторопливо ползают среди водорослей важные раки.

А где-то идет большая война. Доходившие до села слухи о танковых боях под Курском волновали наше мальчишеское воображение.

Летом письма от дяди Леши перестали приходить. Утешая бабушку, соседки говорили:

— Там теперь тоже, как у нас в уборку: поди, и присесть некогда. Вон у Грачихи тоже...

Однажды под вечер мы с бабушкой возвращались с заливных лугов. Бабушка несла мешок свежескошенного пырея, а я — обернутый в тряпку серп и зажатого в кулаке большого саранчука, зеленого и голенастого.

Мы перешли плотину через лиман, с которого на нас дохнуло прохладной влагой, и уже прошли мимо сельсовета, когда из его окна очкастый председатель в черной косоворотке, дядя Яков, окликнул бабушку:

— Пелагея, зайди-ка.

Бабушка как-то очень тяжело уронила мешок на землю и вдруг взялась обеими руками за грудь.

— Иди, сынок, я сейчас...

Дома я с тревогой ожидал бабушкиного возвращения. Я даже отпустил на волю голенастого саранчука, — играть мне вдруг расхотелось. А когда бабушка вошла во двор, села на завалинку и уронила лицо в ладони, сердце у меня забилось сильно, до тошноты.

— Бабаня, не надо, бабаня...

Я ткнулся лицом ей в колени.

— Иди, сынок, побегай, — глухо сказала бабушка. — Иди.

И я понял, что нужно уйти и оставить ее одну...

Когда я вернулся с улицы, в нашей летней пристройке уже горела керосиновая лампа и земляной пол холодил босые ступни. Глаза у бабушки были красные и опухшие. Она сидела за столом, подперев ладонью щеку, и, не мигая, смотрела в темный угол. Я посмотрел туда же, но ничего там не увидел.

— Бабаня, — я взобрался коленями на табуретку и стал крутить ложкой в молочной тюре; есть что-то не хотелось. — Бабаня, а когда дядя Леша придет?

— Теперь не скоро, — тихо ответила бабушка и не шелохнулась.

— А это сколько лет?

— Много, сынок. Без конца.

— А как это — без конца?

— Ешь, сынок, потом расскажу.

Но к этому разговору мы с бабушкой вернулись не скоро, и ночью мне одному пришлось осмысливать значение бабушкиных слов. Как это так — без конца? Если, например, жить долго-долго, а потом еще и еще... Или вот полететь в небо и все лететь, лететь...

Вскоре нам пришло письмо от дядиных друзей. В письме были документы и дядина фотокарточка. Дядя был вовсе не в ребристом шлеме, а в пилотке, из-под которой выбивались русые волосы. На груди у него было три медали, и улыбался он точно так же, как тогда, из отъезжавших саней...

Помню пасмурный и дождливый осенний день с сумраком по углам комнаты, с тоскливым скрипом оконных ставень. Я лежал на сундуке и дулся на бабушку. Причиной был все тот же сундук. Я никак не мог понять, почему бабушка его не открывает. Ведь дядя Леша...

Но я, конечно, понимал, что вслух об этом говорить нельзя. И вообще, при бабушке про дядю Лешу говорить не надо. И я не говорил. Я просто упрашивал бабушку, нарочно гнусавя:

— Ба, ну открой, ба...

Бабушка сидела на низкой скамеечке возле ножной прялки. Колесо прялки быстро вертелось, деревянные спицы сливались в прозрачный круг. Бабушка пропускала шерсть сквозь

18