Костёр 1974-06, страница 45

— Как? Разве птицы умеют ржать по-же-ребячьи?

— Эта птичка умеет. Ее зовут — белохвостая дувальница. Она может повторить и посвист пастуха, и лай собаки, и щенячий визг, и ржание. Сколько людей было обмануто ею! Вот и тебя тоже она обманула. Поедем домой, пора. Я так думаю, что не только жеребенок, но и сама Саврасая пропала бесследно. Нечего нам здесь делать.

Понукая кобылу, бабушка взмахнула кнутом, птичка взвилась в воздух, но тут же вернулась к своей норке.

Сидя сзади бабушки, Аманат, обманутый в своих ожиданиях, думал о происшедшем. Он не раз ловил в западню только что оперившихся птенцов дувальницы. Птицы эти гнездятся в покинутых сусликами норках, в углублениях от разрушенных оград. Изловив птенца, Аманат приносил его в юрту, сажал в темном углу, кормил цикадами, дождевыми червями. Сначала птенец не ел, а привыкнув к мальчику, брал корм прямо с его ладони. Но мог ли он знать, что птенцы эти вырастут в таких коварных и хитрых птиц? Что они научатся обманывать, вводить в заблуждение пастуха и уводить его совсем в другую сторону от цели? А если верить бабушке, — все это так и есть. Значит, это не дувальница, а надувальница!..

Бабушка явно пала духом, ехала молча, даже не оборачиваясь к Аманату. И поводья выпустила из рук, — ступай, мол, кобыла, куда знаешь, мне не до тебя...

Да, тяжелый выдался день. Где они только не побывали, а все без толку. Оба устали, проголодались, замучили кобылу.

Смеркалось. От остроконечных вершин, от высоких елей и даже от травы потянулись длинные тени. Сырая прохлада ощущалась все сильней и сильней. Батма и Аманат дрожали. Сурово, мрачно стало в ущелье. Солнце скользнуло за далекие синие скалы, сюда доходил лишь его холодный розовый отсвет.

До сих пор кобыла, хоть и не без труда, шла спокойно, подчиняясь сильйой руке женщины. Когда Батма опустила пфводья, лошадь так же спокойно шла сама, правильно выбирая направление. Но вдруг она точно взбесилась — забила копытами, захрапела, стала мотать головой.

Аманату пришлось покрепче уцепиться за бабушкины плечи, — того и гляди они оба полетят на землю. Батма вновь схватила поводья, но и это не помогло: кобыла так вертела головой, что густая рыжая грива ее металась, как пламя.

Бабушка быстро спешилась, помогла спрыгнуть и Аманату, но едва они освободили лошадь, как та дернулась, чуть не вырвав вместе с поводьями цепкие руки женщины.

— Бабушка! — в испуге закричал Аманат.— Она тебя свалит! Дай я попробую! — Он ухватился за узду у самой морды.

С невероятным трудом Аманат сдерживал кобылу. Обеими ногами он уперся в скалу, на

прягся, как струна. Кобыла зло косила на мальчишку лиловым глазом, на лицо и плечи Аманата падала густая бело-зеленая пена, а крупные желтые зубы, казалось, в любую секунду готовы были вонзиться в плечо мальчика. В такой момент от животного можно ожидать чего угодно.

Батма бросилась спасать внука. В одно мгновение она сорвала с кобылы уздечку, и та, звякнув, упала у ног мальчика. Высвободившаяся наконец лошадь бросилась по склону вниз так, точно ее преследовала волчья стая, только хвост мелькал в воздухе да рыжая грива полыхала огнем.

— Что с ней, бабушка? — тяжело дыша, спросил Аманат. — А вдруг теперь и она потеряется?

— Никуда не денется, — с неожиданным спокойствием сказала Батма. — Мы сами во всем виноваты: на целый день угнали от жеребеночка, а у нее от молока все вымя набухло, больно ей.

— Но она не заблудится?

— Кобылу, у которой где-то на привязи остался жеребеночек, хоть куда угони, — она вернется в свой табун. Запомни это, верблюжонок. Повадки лошадей киргиз должен знать.

— Бедная, — сказал Аманат. — И жеребеночка ее жалко. Может, думает, что никогда уже больше не увидит свою мать. А легко ли об этом думать?

Батма вздрогнула от этих слов. Возможно, мальчик ничего другого и не хотел сказать, только о жеребеночке думал, но после недавнего ночного разговора она особенно внимательно к нему приглядывалась, старалась не упустить ни одного его слова.

— Ты о жеребеночке сейчас думал? — напрямик спросила женщина. — Скажи правду, мой мальчик. Никто нас здесь не услышит.

Аманат часто размышлял все это время о себе, о своей судьбе, в которой и после рассказа дедушки и бабушки многое оставалось для него неясным. Но расспрашивать боялся, не хотел обидеть стариков. Если же бабушка сама спрашивает... что ж, он не упустит такого случая.

— Ты говоришь, бабушка, что вы с дедом сами видели во Фрунзе дом, где учился мой отец?

— Да, верблюжонок. Когда еще он был жив, мы ездили к нему не раз, гостинцы возили. Мы сидели на удобных стульях, откинувшись на мягкие спинки. Да, было такое...

— А теперь ты могла бы найти тот дом?

.— Нет, не нашла бы, — призналась бабушка. — Но теперь это и не обязательно. Скажи шоферу адрес — он тебя куда хочешь свезет.

Трава, густая и высокая на склоне горы, хлестала по ичигам старой усталой женщины, и без того едва передвигавшей ноги. Опустившись на одно колено, Батма прилегла, тяжело вздохнула и сказала, не глядя на внука:

— Э-э-э, мой вороненок, к чему тебе этот

42