Костёр 1976-01, страница 58

ВЕРНОСТЬ

ИЗ ДНЕВНИКА ЭНТОМОЛОГА

А. БАТУЕВ

В юннатском кружке Дома пионеров у меня занималась ученица Валя Кулачкова. Она увлеченно работала и уже была награждена Министерством сельского хозяйства за наблюдения над сосной.

Однажды Валя сказала мне, что может достать грену (яйца) тропической бабочки — китайской дубовой са-турнии и палочка—экзотического насекомого из отряда приведеньевых.

Валя сдержала слово, но это произошло 22-го июня 1941 года, когда фашисты напали на нашу страну. Началась война. Все разом изменилось. Из жизни ушли покой, тишина, радость. И подарок Вали уже не мог вызвать былого интереса.

Я невольно задал себе вопрос: а доживу ли я до того дня, когда вылетит первая исполинская бабочка? И на каком месте оборвется мой дневник?

Прощаясь, Валя сказала: «Вы счастливый человек, прожили уже жизнь, а каково нам, кто ее только начинает?!» Ей, семнадцатилетней, казалось, что я уже достаточно пожил. Увы! Наверное, и до ста лет мы так же любим жизнь.

Валя ушла, а я занялся подарком. Яйца тропической бабочки не отличались от грены наших шелкопрядов. А вот у'палочников они имели форму крошечной фляжки, слегка сплющенной с боков, с горловиной и даже как бы с пробочкой. Они настолько не походили на яйца насекомого, что их скорее можно было принять за семена. Лучший корм для палочников — традесканция.

Я вспомнил, что на Петроградской стороне у моих знакомых я видел горшочки с этим растением, и поспешил к ним.

— Берите хоть все, — предложили они. — Теперь это никому не нужно.

Я возвращался домой.* Вечерело. Кончался самый длинный день и начиналась самая короткая ночь. По улицам проносились военные машины, проходили воинские подразделения, словно каких-то гигантских серебристых чудовищ, вели баллоны воздушного заграждения. Ленинград готовился к первой военной ночи. Он

был как всегда прекрасен, и тяжко было думать, что сюда придут смерть и разрушение.

Наконец наступила ночь. В воздушное пространство над городом вторглись вражеские самолеты. Захлебываясь, били зенитки.

До конца августа в городе бомбежек не было, но тревоги объявлялись часто.

29 августа через Мгу ушел последний эшелон из Ленинграда.

Давно из грены вылупились крошечные черные личинки. После первой линьки они сбросили мрачный наряд и стали нежно-желтого цвета. Они быстро росли и становились все наряднее. Их тело покрывали цветные помпоны, окруженные ресничками. Лишь в конце августа появились на свет, точно чертики из живых ниток, шестиногие крошки палочники. Шелкопрядов было сто двадцать пять, а палочников — пятьдесят шесть.

С питанием палочников хлопот не было — подаренной традесканции хватало, а вот прожорливые гусеницы сатурнии приводили меня в отчаяние.

Я работал на оборонных работах— рыл окопы, строил пулеметные гнезда — и не успевал носить им корм в нужном количестве, но меня выручил мой тринадцатилетний друг — сосед Шурик. Мальчик регулярно стал приносить дубовые веники.

Но вот настало время окукливания. Исполинские гусеницы длиною в 9 сантиметров стали запрядаться в продолговатые коконы. В начале постройки кокона за гусеницей можно было наблюдать, но незадолго до превращения в куколку она замазывала паутину изнутри и кокон становился непроницаемым.

Наступила осень. Как-то вечером я стоял, опершись спиной о кафельную печь. В репродукторе выла сирена — еще одна тревога. И вдруг раздался страшный грохот. Земля содрогнулась. Наш дом словно присел, и кафельная печь с силой толкнула мейя, отбросив на середину комнаты. Где-то рядом разорвалась бомба весом в тысячу килограммов.

С этого дня каждый вечер на город

сыпались бомбы. Выли сирены, непрерывно били зенитки. Мы научились по вою бомб угадывать, куда они упадут. Спать по ночам стало невозможно.

Фашисты находились за четыре с небольшим километра от Кировского завода и отсюда вели артобстрел города. Как только начинался огневой налет врага, радио предупреждало: «Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение транспорта прекратить, пешеходам укрыться!»

Как ни странно, артиллерийский обстрел не действовал на меня никак. Я мог спокойно заниматься своим делом, а бомбежки вызывали крайнее напряжение и подавленность. И вот в эти ужасные дни и родилась первая сатурния — гигантская красновато-палевая бабочка с оливковым оттенком.

Как радовался Шурик, увидев нарядную экзотическую бабочку. Она не только красива, но ее разведение имеет большое промышленное значение — из ее коконов делают ткань— чесучу. С каждым днем бабочек становилось все больше. Пока в комнате горел свет (окна были замаскированы темными шторами), бабочки спали. Свет гасили — и сатурнии начинали кружиться по комнате. Не раз приходившие к нам знакомые оказывались застигнутыми бомбежкой. «Что это шелестит?» — с беспокойством спрашивали не посвященные в наши энтомологические занятия друзья. «Это летают бабочки», — отвечал я, и каждый раз мое пояснение вызывало недоуменный вопрос: «Бабочки?!»

После отбоя воздушной тревоги зажигался свет, и на абажур пикировали гигантские палевые бабочки. Эффект был неизменный! Потрясенные невиданным зрелищем люди на какое-то время забывали об ужасах войны, с интересом рассматривали ажурный рисунок фигурных крыльев, достигавших в размахе пятнадцати сантиметров. К сожалению, век этих бабочек очень недолгий, так как, не имея ротовых органов, они не питаются. Наши отечественные бабочки ванессы, вылетевшие из куколок в августе, зимуют и, проснувшись на следующий год весной, иногда доживают до конца июня, а сатурнии живут от четырех до восьми дней! Целый месяц нашу безрадостную жизнь скрашивали чудесные исполинские бабочки. Но в квартире становилось все холоднее, а бабочек все меньше.

Несмотря на ранение, болезнь, голод, я продолжал вести свой энтомологический дневник. Уже по ночам замерзала вода. Казалось, тропические бабочки все погибли, но стоило затопить «буржуйку», и опять слышался шелест крыльев — окоченевшие от холода бабочки оживали. Шелкопряды отложили грену, и второе поколение сатурний появилось в моей комнате, но им не суждено было вырасти — пришла зима. А палочники продолжали «держаться».

Кругом гибли люди. Из четырнадцати человек, которых сроднила война, нас осталось только четверо, в

56