Костёр 1976-08, страница 12

вая, принес матери. Он лил ей в крепко сжатый рот холодную воду, и слезы струились по его лицу. Он знал, что матери очень плохо, и ничем не мог помочь.

Донесся далекий протяжный гудок. И что-то тревожное было в нем. На прямую к разъезду вышел пассажирский Ленинград — Полоцк...

Сережа не знал, что случится, если машинист не увидит на посту путевого обходчика с желтым флажком в руке. Он знал одно: в любое время, днем и ночью, зимой и летом, в дождь и вьюгу, всегда на своем посту путевой обходчик. Встречает и провожает товарные и пассажирские поезда, гордо держа флажок перед собой...

Мелкий дождь сек лицо, но машинист, прищурив глаза, зорко всматривался вперед. Двумя влажными полосками серебрились рельсы. На откосах поникли нескошенные. кустики высокой травы, средь нее желтели и краснели щедро рассыпанные ветром опавшие листья. Кочегар за спиной швырял в топку лопату за лопатой уголь. Пассажирский выходил на прямую, откуда начинался подъем. Все до мелочей знакомо тут машинисту. Уж который год водит он по этой ветке поезда. Отступили сосны, перемешанные с березами и осинами, прошелестели на выкошенной пустоши высокие стога, уже забранные под остроконечные крыши, негромко пробормотал под колесами небольшой бетонный мост через узенький ручеек без названия. А вот показалась и желтая будка двести шестнадцатого разъезда...

Но что это? Машинист еще больше высунулся из окна и, прикрывая ладонью глаза от секущего дождя, пристально всматривался вперед. И лицо его становилось все более озабоченным. Что-то ему не понравилось там, на разъезде...

Резко отвернувшись от окна, он потянул на себя ручку риверса, есть такой в будке машиниста рычаг, который управляет локомотивом, затем включил тормозную систему. Выпустив облако белого пара, пассажирский резко сбавил ход. Завизжали тормоза, тягуче застонали под колесами рельсы. Пассажиры, ощутив толчок и вслед за ним резкое торможение, приникли к заплаканным окнам. Но ничего особенного не увидели: все тот же сосновый бор, березы и осины с поредевшей листвой.

Локомотив остановился как раз напротив будки. Высокий с мокрыми усами машинист спрыгнул с подножки и широко зашагал к маленькой съежившейся на холодном ветру фигурке мальчика, державшего в вытянутой руке желтый флажок. То ли дождь, то ли слезы струились по расстроенному глчзастому лицу мальчишки. Он, казалось, ничуть не удивился, что на разъезде остановился пассажирский, а сам машинист подошел к нему.

— Парамонов, — сказал он тоненьким-тоненьким голоском. — Я думал, ты больше к нам не придешь.

Машинист шагнул к мальчику, нагнулся и приподнял его в воздух.

— Что с матерью? — спросил он. С усов его падали блестящие капли. Глаза встревоженные.

— Она там... — кивнул Сережа на будку и, прижавшись мокрым лицом к колючей щеке Парамонова, заплакал...

Редкие розоватые облака не спеша проплывают высоко в синем небе. Даже удивительно, что не видно ласточек и стрижей. Они любят в такую погоду стремительно чертить небо под самыми облаками. Ласточки и стрижи улетели в теплые страны. Скоро улетят и скворцы. Они уже с неделю собираются в стаи и галдят на пожелтевших лужайках.

Сережа сидит на крыльце и приспосабливает отломанное колесо к оранжевому самосвалу, который ему подарил Парамонов. Колесо все время отваливается, но мальчик упрямо насаживает его на погнутую ось. Он разыскал самосвал в лесу и вот ремонтирует. Мать стоит у сарая и кормит куриц. А на плече ее примостился сизый голубь и ждет своей очереди. Мать еще бледная после операции, но глаза у нее веселые, так и сияют. Врачи сказали, что опоздай она в больницу хотя бы еще на час — и было бы поздно. Парамонов на руках принес ее в приемный покой, и маму сразу увезли в операционную. Есть такая коварная болезнь — аппендицит. Она неожиданно сваливает здорового человека, и нужно немедленно делать операцию, чтобы заболевшего спасти.

Узнав, что операция прошла благополучно, Парамонов забрал Сережу к себе домой. Там он и жил до выздоровления мамы. И вот уже неделя, как они дома, на разъезде.

Первым делом мальчик отправился в лес, который за эти две недели еще больше похудел, осыпался, и разыскал оранжевый самосвал. Он немного заржавел, но Сережа почистил машину песком, смазал подсолнечным маслом и вот приспособил недостающее колесо.

Там, в городе, Парамонов подарил аму много разных игрушек: ружье, которое стреляет пистонами, красивую легковую машину, работающую от батареек: нажмешь на кнопку — повернет направо, на другую — налево; заводной катер с палубой и трубой.

И все-таки Сереже дороже всего был первый подарок Парамонова — оранжевый самосвал.

Услышав паровозный гудок — над сосновым бором уже расползались шапки дыма, — Сережа недоуменно покосился на дверь: почему мать не выходит встречать пассажирский? Он уже хотел было встать и позвать ее, но в этот момент дверь распахнулась и на крыльце показалась мама. Сережа еще никогда ее такой красивой и нарядной не видел. Будто не к поезду собралась, а на большой веселый праздник. На ней новое цветастое платье, прозрачные чулки-паутинки, туфельки на каблуках, на шее платок, подаренный Парамоновым.

10