Костёр 1977-02, страница 14

там будет ватага, артель, да еще трое шипи-цынских ребятишек, да жена его, вон сколько всех!

Шипицын — здоровый, в плечах тулуп трещит, борода, как у апостолов на иконах, крутыми колечками. Зато уж глаза не апостольские, глубоко упрятаны под бровями, взгляд их тяжел и сумрачен. С таким поговори!

— Пошто, пошто, ровно слов у тебя других нету, — забасил он недовольно. — Потому что других моложе ты. В промысле от тебя проку мало, мало ты еще учен. Потому сказано: останешься для караулу, для пригляду за добытыми мехами. Чтобы шкурки-то песцовые не попрели.

Лапищей похлопал Мынькова по плечу: - Сам понимать должен, каждый заряд на счету. А у тебя не жизнь предвидится — одно баловство. Да и говорено тебе уже: осенью вся артель сюда переберется. От острова до острова на байдаре своей как ни то прошмыгнем.

И он отвернулся от Мынькова, давая понять,

что раз дело решенное, нечего и языки зря чесать.

Прощание было недолгим. Артельные отводили глаза, говорили неверные слова утешения: не пропадешь, мол... потерпи, мол, заради общего артельного дела... Потом, мол, сочтемся!

Мыньков молча перелез через борт компанейского судна и, улучив минуту, спрыгнул в рыскающую внизу на волне шлюпку. Затем на веревке ему спустили мешок с небогатым его имуществом, ржаными сухарями, солью...

Но чуть коснулся башмаком берега, глубоко вздохнул: наконец-то свободен! Сам не ожидал, что обрадуется. Нет над ним Шипицына, который в угоду большому и малому начальству, купчишке-живоглоту из подневольных артельных веревки вил. Теперь Мыньков сам по себе, вот ровно как птица чайка. Даже голова у него от непривычного ощущения закружилась: присел на полузамытую в песке корягу, тихонько слезу по щеке размазал... А, была не была! До осени и без ружья перебьется. Здесь рыбы, сказывали, вволю всякой, с голоду не умрет.

РЫБАК ПОНЕВОЛЕ

В поисках мест, более способных для рыбной ловли, обошел Мыньков громадное озеро и уткнулся в речушку, соединяющую озеро с морем. Рыбы в ней было видимо-невидимо, горбы из воды сплошь выпирали. Нерка, по-камчатски. Большущая рыба, и мясо у нее сытное. Из моря она пробиралась в озеро, а из озера входила на нерест в ручьи, причем достигала самых истоков, затерянных в сопках.

Мыньков пытался ловить ее руками, но плохо у него получалось, разве что промокал с ног до головы. Полная жизни, сильная и верткая рыба выскальзывала из рук.

Пришлось пустить в ход гвоздь, который Мыньков берег на крайний случай: загнул его и привязал к палке. Удобный получился багорчик для того, чтобы цеплять рыбу за бока!

Мыньков далеко ушел от юрты, где без присмотра остались на вешалах песцовые шкурки. Кто их здесь тронет? И юрта ему летом не нужна — обутому, одетому. Вот пото

му-то, когда отнерестилась нерка, подался Мыньков искать другие речки, богатые постоянным здешним лососем — гольцом. Любили гольцы совсем невзрачные ручейки, затененные густым ивняком и начинающиеся у береговых террас с небольших водопадов. Сделав запруду из камней, отрезающую путь к морю, Мыньков, бывало, выгонял гольцов прямо на такой водопад. Однажды голец, пытаясь улизнуть, выпрыгнул на скользкий, покрытый влажным бархатом мха порожек водопада, лежит, ровно на подносе, разве лишь петрушкой не присыпан.

«И ведь как, хитрец, приспособлен, откуда сила такая, чтобы отвесную стену одолеть!» — всякий раз поражался Мыньков.

Мыньков этого храбреца пожалел — выпустил, пока не голод. Да, пока не голод. Даже сытно жилось Мынькову. Но однажды посмотрел на изопревшие башмаки, на дыры в холщовой рубахе, на клочковатую меховую безрукавку и понял: пора возвращаться к юрте.

РАДОСТЬ жизни —ОГОНЬ

Мысль, что на острове придется зимовать, пока не терзала Мынькова. Он изо дня в день с великой надеждой высматривал парус в океане—не возвращается ли артельная байдара? Но паруса не было...

И тут обнаружилось непредвиденное, можно сказать, страшное: Мыньков остался без огня. Эхма, вот глупый-то! О чем раньше думал? Да на возвращение артели без всяких сомнений положился: вот приедут-де, у них полно припасу разного, а нет, так сообща добыть легче! Тем временем и трут истлел, и кресало

сработалось. Чем огонь высечь? Где взять подходящее железо?

В полной растерянности и страхе прожил Мыньков несколько тягостных дней, напряженно соображая, каким образом и из чего извлечь огонь.

Ночью он дрожал под парой прохудившихся байковых одеял и кучей тряпья, — чувствительно донимал его холод.

«Надобно что-то искать, — твердил он себе, — для кресала-то. Ах, досада, нож упал в море, когда леску на палтуса мастерил.

12