Костёр 1977-02, страница 15

Совсем плохо без ножа, да и за кресало нож послужил бы».

Осененный внезапной догадкой, он чуть не свалился с топчана. Как же он мог упустить из виду?! Ведь где-то валялся обломок бритвы, но где, где?.. Мыньков уже и не помнил, когда брился в последний раз.

Лихорадочно начал шарить в ворохе мусора, в шкурах и обрывках веревок, пока не догадался заглянуть в кожаный мешочек, давно уже за ненадобностью выброшенный в сенцы. Вот в нем-то и лежала забытая бритва, точнее, обломок, тыльная сторона которого как нельзя лучше подходила для кресала. Затем, из загодя высушенных нитей таловой коры и волокнистого начеса с одеяла он свил плотный трут.

Первый удар кресалом по кремню, второй, третий... десятый... Сыплются искры. Ага, трут

затлелся, пошел дымок! Ну, а где дым, там и огонь рядышком. Нет дыма без огня, верно говорят.

«В жизнь мою ничему так не радовался, как тогда!» — скажет он впоследствии своим спасителям.

Подступили холода. До боли в глазах всматривался Мыньков в недобрые волны. Артельной байдары не было.

В занесенной снегом юрте Мыньков перенес первую, самую мучительную зиму. Заранее он к ней не подготовился. Даже в мыслях не имел зимовать на острове. Вот и не запасся ни теплой одеждой, ни пропитанием. Однако всего нужнее был для него огонь. И, по его признанию, он «с трудом мог добывать его».

Но добывал! Потому что без огня Мынькову ничего не оставалось, как только погибнуть.

БЕЗ СОЛИ НЕ

Да, едва ли не главное в жизни человека — огонь. Но и без соли не проживешь.

Соли Мынькову отсыпали с некоторым даже избытком, но ведь не на два, не на три года! Совсем другой был расчет. Правда, к тому времени, как кончилась соль, нужда многому Мынькова научила. Вот и мясо птиц, пойманных на скальных базарах, он приловчился варить в морской воде. Отварив раз, менял воду и варил снова, тогда мясо становилось достаточно просоленным. Кроме того, соскребывал налет соли с вымоин на рифах, откуда в часы отлива испарялась вода. Словом, кое-как обходился и даже, памятуя горький опыт, запасал щепотку по щепотке на зиму. Приедут за ним или нет, но дожидаться своих товарищей сложа руки он теперь не намерен.

А сахара и вовсе он не имел. Однако имел представление, как его добывают камчадалы. Но ведь и на острове растет тот же лопушистый борщевик, по-камчатски, агататка; русские называют ее сладкой травой. Нужно

ПРОЖИВЕШЬ

на прутиках агататки обдирать верхний слой кожуры, а середку переплетать таловым лыком и сушить, подвешенную на солнце. Когда агататка высыхала, то становилась белой от проступившей сладкой пыли. Высушенный прутик можно жевать, можно истолочь, чтобы получилась сахаристая мука.

Так у Мынькова проходили день за днем то в приготовлении впрок сахара, то в кропотливой добыче соли, то в заквашивании конского щавеля на зиму, чтобы цинга зубы не расшатала. Но вечерами, когда не спалось, одолевало его беспокойство: «А что, если приехало за нашими на Медный судно и взяло их, а меня, бедного, оставило здесь без милосердия?» Мысль эта была непереносима, и тогда он придумывал еще какие-нибудь занятия, чтобы отвлечься, даже, бывало, посреди ночи встанет и начнет сшивать жилами меховые лоскуты — то рукавицы у него получались, то треух...

В одном был он теперь уверен: худо-бедно переживет и следующую зиму.

ЗИМНИЙ ПРОМЫСЕЛ

Шурх-шурх, шурх-шурх, шурх-шурх, — поют свою скрипучую песенку корытообразные, подбитые нерпичьей шкурой лыжи. Конец зимы, уже почти апрель, — именно в такое время Мыньков решался уходить далеко от юрты.

Вдруг что-то забугрилось под настом, странная началась возня, и Мыньков навострил уши. Не успел, однако, шагу ступить, как, с шумом взметывая и расшвыривая снег, вспорхнула куропатка. Ну, красавица! Вся в белом зимнем уборе, будто и вовсе ее нет. Только глаза как черные угольки. Да еще когда взлетит, в распахнувшемся веером хвосте явственно обозначатся черные перья. Не иначе как знак остальным: во-он куда я полетела, давайте все за мной!

Мыньков захлопал ей вслед рукавицами, засмеялся: ни разу ему не удалось захватить птицу под снегом врасплох, чуткая... Да и не шибко стремился, знал на нее другую управу. Когда-то подсмотрел, как алеуты устраивают для куропатки ловушку. Отполированным до блеска круглым чурбачком выжимали в снегу глубокую лунку и сыпали на ее донце горсть таловых почек либо чего другого. Затем смачивали лунку водой, чтобы стенки обледенели. Ткнувшись вниз головой за приманкой, птица выбраться назад уже не могла, — крылья ей мешали.

Но не только ради проверки лунок бегал Мыньков далеко в округе. Еще с лета заприметил особо пышные места шикши-водяники, которую не трогал, и только теперь, ближе

13