Костёр 1977-06, страница 42

На одной станции мы увидели на платформе мальчишку в белой куртке. Он нес к поезду бутерброды, молоко и кофе.

— Хочешь есть? — спросил я Джоя.

— Просто умираю от голода, — сказал он и, спохватившись, посмотрел на меня сконфуженно. — Как глупо вышло, — пробормотал он, — такими словами не бросаются.

Действительно, его слова резали слух. Еще недавно, когда он действительно голодал, ничего подобного я от него не слышал.

Мы поели не торопясь, со вкусом. В вагоне было немного пассажиров, мы сняли ботинки и вытянули ноги в одних носках на соседний диван. Джой съехал на самый краешек сиденья, чтобы его ноги оказались вровень с моими.

— Ты подрос, Джой, — сказал я ему,— несмотря на все лишения, ты подрос.

Он довольно улыбнулся: я редко его хвалил. Прошел кондуктор и. притворно щелкнул Джоя по носу компостером.

— Ездили на каникулы? — спросил он у нас.

Мы с Джоем переглянулись.

— Да, пожалуй, можно так сказать, — ответил я. Но кондуктор не очень-то нами интересовался, просто спросил из вежливости. Кивнув, он прошел дальше.

Женщина, сидевшая через несколько рядов от нас, остановила его, и мы услышали, как он ответил:

— Будем в Чикаго примерно через два часа.

При этих словах меня точно мороз прошиб.

Родители могли так отвыкнуть от нас, что

мы им покажемся чужими. Придется заново узнавать друг друга. Мама, конечно, нам обрадуется, в этом я уверен. С ней можно обо всем поговорить, все рассказать — и о том, как я работал в балаганах, и как играл в ресторане в Омахе. Но вот предстоящая встреча с отцом меня пугала. Что мы скажем друг другу? Вдруг вспомнилось, как давным-давно он укачивал меня на руках, сидя у камина. «Я обязательно расскажу ему об этом, — подумал я. — Пусть отец знает, что в самые тяжелые минуты я всегда вспоминал, как мы были с ним дружны».

Самое же страшное было навестить мать Хови. Как она переживет известие о гибели сына?!. От волнения я не мог найти себе места.

— Просто не знаю, Джой, — вздохнул я, — как мы станем здесь жить? Как-никак, но мы с тобой вкусили удачи, а в Чикаго ведь по-прежнему плохие времена.

— После всего, что мы испытали, мы нигде не пропадем, — сказал Джой и откинулся на спинку сиденья.

— Наверное, ты прав, — сказал я, пытаясь улыбнуться.

Нет, не мог я показать этому цыпленку, что мне страшно!

Вскоре вдоль полотна потянулись унылые, ветхие кварталы, которые даже весеннее солнышко не красило. Дома тесно жались друг

к другу, заводские трубы напоминали узловатые руки рабочих, грозно поднятые к небу; не из всех струился дым, многие выглядели холодными и мертвыми. Поезд замедлил ход, пассажиры засуетились, потянулись за чемоданами.

— До остановки еще полчаса, — объявил кондуктор, но его никто не стал слушать. Все хотели быть наготове, чтобы поскорее выпрыгнуть из вагона, успевшего уже всем надоесть.

Только мы с Джоем сидели тихо. Теперь даже мой самонадеянный братец немного струхнул; я видел, как он внезапно побледнел. Дом Лонни остался далеко позади; там мы чувствовали себя такими счастливыми, в полной безопасности. Нам бы сгорать от нетерпения — ведь едем к себе домой, а мы чего-то боимся.

Наконец медленно и величественно поезд въехал под прокопченную крышу. Так обычно ведут себя поезда, прибывающие на конечную станцию. Солнечный свет пробивался сюда узкими полосками.

— Чикаго! — крикнул кондуктор и напомнил, чтобы пассажиры не забывали своих вещей. Поезд остановился.

— Как ты думаешь, нас встречают? — тихо спросил Джой, робко глядя на меня.

— Наверное, — ответил я, чувствуя, что меня мутит от страха.

Не спеша мы сошли на перрон. Пассажиры, выбираясь из вагонов, волочили багаж к зданию вокзала в конце платформы. У дверей вокзала стояли встречающие, выискивая в толпе прибывших своих родственников и знакомых. Я сразу разглядел маму и рядом с ней — Китти. Еще через секунду я увидел отца — всего в нескольких метрах от нас, он впился взглядом в двери соседнего вагона.

По старой привычке в душе я сразу разозлился на него: «Конечно же, мама и Китти должны ждать в отдалении, а бог и хозяин всегда впереди».

Он все еще не заметил нас, и мы успели разглядеть, как он изменился за эту зиму. Раньше он был такой большой и крепкий, а сейчас стал худым, сутулым, щеки ввалились. Страдания оставили неизгладимый след на его лице. Приглядевшись к нему, я устыдился своих мыслей. Было бы бессердечно с моей стороны злиться на него, когда он стоит и молит взглядом, чтобы наконец мы с Джоем появились в дверях вагона. «Господи, не накидывайся ты на беднягу. Ты и сам не сахар, разве не так?» — сказал я себе.

Мы подошли к нему, и я тронул его за рукав.

— Здравствуй, отец, рад тебя снова видеть.

Он вздрогнул от неожиданности, потом узнал

нас, и его лицо озарилось. Левой рукой он притянул к себе Джоя, а правой крепко пожал мою ладонь.

— Здравствуй, сын, — сказал он, — я тоже рад... так рад...

Он быстро наклонил голову и отвернулся. Потому что есть старое правило — сыновья не должны видеть отцовских слез!

Перевел Виктор РАМЗЕС