Костёр 1980-01, страница 39

/

— С таким воспитанием вы еще хлебнете горя, кто же так воспитывает детей? Мне все говорили, что здесь культурные люди жили, а где эта культура? Не вижу никакой культуры, да у нас в Акимовке и то больше культуры, хм...

— Да, идем, дочка, — сказала мама. — Идем скорее.

Они вышли на лестничную площадку. Мама была бледной, как молоко, у нее тряслись и руки, и губы, и она шмыгала носом.

— Я выкуплю ее тебе, — сказала мама, когда они поднимались по лестнице. — Жаль, ничего такого у нас нет, что можно было бы продать...

Ночью, укладывая девочку в постель, она снова повторила:

— Мы выкупим ее, подожди. Я что-нибудь придумаю. Пусть память о дедушке у тебя останется на всю жизнь.

С того дня прошло много дней. Дожди пошли и похолодало. В классе детей научили писать не только буквы, но и целые предложения, читать бегло и считать без палочек. Девочка училась хорошо, дома сама разогревала на электрической плитке обед, сама стирала. Мама принесла ей американские подарки—длинное пальто и туфли

на деревянной подошве, которые громыхали по полу, но зато в них не промокали ноги. Маме она не напоминала о кукле, зная, что мама и сама об этом помнит. С куклой она виделась каждый день, прибегая к ней после уроков. Потом так случилось, что в классе она заразилась свинкой, у нее раздулись желёзки, и две недели она пролежала дома, рисуя специально для Маши рисунки цветными карандашами. Она рисовала себя, и свою учительницу, и свой класс. Она хотела эти рисунки показать Маше после выздоровления. Пока что она показывала их маме, и мама, улыбаясь, говорила, что рисунки очень понравятся Маше.

— Завтра, — однажды сказала мама радостным голосом, — завтра я иду в магазин. Маша вернется к тебе.

Весь следующий день девочка убирала в комнате. Она очень хотела, чтобы Маше у них понравилось. В ожидании она пела песенки и подходила к окну, чтобы посмотреть, не идет ли мама. И все-таки проглядела она маму — вдруг ее шаги послышались в коридоре. Девочка замерла, дверь распахнулась, и вошла мама. Она стояла на пороге и разводила руками, и девочка поняла, что мама пришла без куклы.

Мы опоздали. — Понурившись, мама тяжело опустилась на табурет. — Мы опоздали на целую неделю, — повторила она. — Кто-то уже купил твою Машу.

Мама не смотрела на девочку. Она сидела, не шелохнувшись, и смотрела на крышу противоположного дома. Девочка тихо подошла к ней и провела рукой по ее рано поседевшим волосам.

— Ничего, мама, — сказала девочка. — Ничего...

орской берег, на севере Франции усеян валунами, которые чем-то напоминают то свернувшегося дракона, то огромного орла, страшную ведьму или поверженного рыцаря...

«Наверно, когда-то они были живыми, а злой волшебник заколдовал их, — так думал крепкий мальчуган, сын нормандского рыбака Огюст. Когда вырасту, всех вас расколдую, — пообещал он камням.—Ты снова станешь рыцарем, ты кабаном, а ты, орел, взлетишь в поднебесье, и даже тебя, дракон, расколдую, пусть все увидят настоящего живого дракона».

Однажды, засыпая под скучное бормотание своего деда, читавшего библию, Огюст вдруг расслышал такие слова: «И вылепил бог из глины человека и вдохнул в него жизнь».

— Из обыкновенной глины? — удивился Огюст. — Вот чудеса, да у нас же ее полным-полно!

Утром он налепил из глины всяких забавных человечков, зверюшек, птиц и стал на них дышать. Однако они не оживали... Но все, кому он их показывал, говорили удивленно: «Ну и ну! Совсем как живые»

I

(

у