Костёр 1980-05, страница 26

Лучшие ходоки турецкого флота — они теперь получали преимущество перед остальными кораблями эскадры, и их легкие паруса, украсившие пятидесятиметровые мачты, с прежней легкостью несли корабли по морю.

Приближался тот полуденный час, когда благодаря испарению ветер поднимается вверх, и тогда беспомощно замирают оказавшиеся в плену безветрия низкомачтовые парусники.

Этого часа и дожидался капудан-паша, ибо знал он, что брамстеньги его линейных громад останутся там, где гуляют верхние ветры. Пусть белыми простынями повиснут на реях все нижние паруса, верхние паруса — бом-брамсели и трюмсели сохранят ход кораблям, и тогда... Нет, капудан-паша не ждал — он жаждал зрелища, когда оказавшийся между линейными кораблями покорно спустит свой флаг маленький российский бриг.

Склянки на «Меркурии» пробили семь раз — до полудня оставалось полчаса. Два вражеских корабля за кормой еще больше увеличились в размерах, а ветер все стихал.

— Ну, братцы, кажись, настала пора одеться нам во все чистое, — тихо проговорил Артамон Тимофеев и первым спустился в кубрик.

Федя Спиридонов, заметив, как матросы потихоньку бегают в кубрик и возвращаются на палубу в парадных мундирах и в белых штанах, все понял. Острый страх, который он испытал при встрече с турецкой эскадрой, уже притупился и, глядя на спокойные, мужественные лица матросов, Федя даже успокоился, но теперь он понял, что смертный час уже не за горами. По примеру матросов Федя тоже спустился в каюту, которую он делил вместе с Селиверстом Дмитриевым, и, открыв сундучок, стал вынимать свои вещи.

Мальчик вынул белые штаны, а затем нижнюю рубаху, которую еще в марте, отправляя в поход, дала ему мама. Казалось, эта рубаха еще хранит запах ее добрых ласковых рук, которые никогда в жизни больше не лягут ему на голову, не пригладят одним легким движением его вихры, и Федя заплакал. Он плакал навзрыд, и обжигающие обильные слезы стекали по его щекам и падали на рубаху.

Все еще плача, мальчик переоделся. Затем из кувшина налил в пригоршню воды и умылся, чтобы никто не заметил даже следов от слез, и полотенцем хорошенько растер свое лицо. Проходя мимо матросского кубрика, Федя заглянул в -дверь и увидел нескольких матросов, уже в мундирах, которые стояли на коленях перед ротным образом Николая-чудотворца.

— Ты уж не оставь нас в смертный час, убереги нашу совесть от слабости... — слышался высокий голос Анисима Арехова.

— Не оставь... — вторили ему матросы.

«Они тоже боятся, — понял Федя. — Так же, как я. Им тоже страшно и не хочется умирать».

Наверху рассыпалась барабанная дробь.

— Ну вот и настал наш час, — проговорил Анисим, поднимаясь с колен.

Выбежав на палубу, Федя увидел, что матросы разбирают ростры и достают огромные весла, которые всегда имелись на бригах.

111

Офицеры во главе с капитаном тесной группой стояли у левого борта на шканцах и о чем-то совещались.

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Ровно в полдень, сразу же после того, как отзвенела восьмая склянка, Казарский подозвал к себе лейтенантов Скарятина и Новосильского, мичмана Притупова и поручика корпуса штурманов Прокофьева.

— Господа,—.проговорил он спокойным ровным голосом и столь же спокойным было выражение его красивого лица. — Повторю то, что вы и без меня прекрасно знаете. Исполняя свой долг, «Штандарт» и «Орфей» пошли в Сизополь, дабы сообщить его превосходительству о местонахождении турецкого флота. При хорошем ветре уже сегодня ночью поднятая по тревоге эскадра поспешила бы к нам, но при таком, как сейчас, дай бог, если капитан-лейтенат Сахновский достигнет Сизополя к завтрашнему утру. Неприятель увязался за нами, как мы того и хотели, но обстоятельства сложились таким образом, что задуманный маневр вряд ли удасться осуществить. Я собрал вас, чтобы выслушать ваше мнение, господа. Первое слово вам, Иван Петрович.

Поручик штурманов был самым старшим из них по возрасту, но его плечи украшали серебряные эполеты, и поэтому он был младшим по чину среди тех, кто собрался на военный совет, и поэтому его право было говорить первым. Это была его привилегия, утвержденная древней традицией моряков, которую никто не вправе был у него отнять. И, понимая всю ответственность, которая легла сейчас на него, Иван Петрович попытался найти соответствующие моменту слова, его добродушное лицо напряглось, но, махнув вдруг рукой, он заговорил просто, как всегда:

— Да, что там, господа офицеры, мудрить. Конечно, хорошо было бы избежать боя, да только скоро ветер совсем уйдет, а капудан-паша вон как за призом гонится. Не упустит он нас, господа. А раз так — боя нам не избежать. — Он развел руками и вздохнул, переведя дух. — Будем драться, господа. А когда уж совсем приспичит, давайте свалимся с тем кораблем, что будет к нам ближе, и вместе с ним на воздух... А что нам еще делать, господа?

Иван Петрович, которому редко приходилось произносить столь длинные речи, покраснел и часто заморгал глазами.

Молча переглянулись между собой остальные офицеры и молча взглянули на капитана.

— Спасибо, друзья, так мы и поступим, — голос Казарского дрогнул. — Вот моя рука, — капитан протянул свою руку ладонью вверх и четыре другие ладони накрыли ее в порыве клятвы. — Заряженный пистолет будет лежать на шпиле рядом с люком, — продолжал он. — Пусть последний, кто останется из нас в живых, исполнит долг и выстрелит в крюйт-камеру... А теперь за дело, господа! Вашему попечению, Сергей Иосифович, — Казарский взглянул на лейтенанта Скарятина, — я доверяю паруса. Артиллерию — Федо-