Костёр 1980-06, страница 28

кой стране Эстонии. Вот и везу к празднику материнский подарок.

Ее ответ меня удивил: «Березка? Зачем сыну березка? Неужели старуха не знает, что в Эстонии и так много своих берез? Лучше бы связала носки или рукавицы. Какие смешные они, эти старухи».

Но затем удивление сменилось догадкой: «Ах! Вот оно что. Ну, конечно! Как же я сразу не понял, что речь — о Победе! Нет у старухи сына. Был, а теперь нету!»

И я не знал, как мне теперь быть с этой старухой.

Она сидела все так же недвижно и отрешенно. Из-под белого ситцевого платка здесь и там выглядывали еще более белые волосы, и были они похожи на снег.

Поезд шел, набирая ход. И перестук колес поезда был четким и равномерным, как удары сердца.

Но вот старуха встала с места, достала из своего мешка железную кружку, принесла воды и начала осторожно поливать березку. Затем оглянулась, словно раздумывая, что бы еще сделать, но делать ей было нечего, и она нехотя села.

Через час или два старуха снова встала, снова взялась за кружку, но в следующее мгновение я уже стоял перед ней и сказал, чтобы она не беспокоилась, и что воды я сейчас принесу.

Внимательно на меня посмотрев, старуха кивнула головой и молча протянула кружку.

В полдень в купе зашла проводница — полная пожилая женщина в черном железнодорожном берете.

— Все плачешь, — обратилась она к старухе, одновременно сочувствуя и с укоризной. — Сколько же можно плакать?

И хотя я не видел, чтобы старуха плакала, старуха, к моему удивлению, согласилась:

— Плачу, дочка, плачу. И двадцать лет прошло — плакала. И тридцать лет прошло — плакала. И теперь — плачу...

Несколько минут они сидели молча. Старуха напряженно смотрела прямо перед собой, а проводница, не зная, куда ей девать свои короткие сильные руки, разглаживала на коленях новую форменную юбку. Затем, осторожно касаясь плеча старухи, снова спросила:

— А чего так поздно собралась? Раньше почему к сыну не ехала?

— Раньше? — удивилась старуха. — А как раньше? В апреле хотела да приболела вот. Правая рука худа стала. Только на Победу и собралась.

— Да я не о том, — остановила ее проводница. — Я говорю, почему не сразу после войны, а только сейчас, когда столько лет прошло?

— Так я же не знала, дочка, где он, и что с ним — ничего не знала, — словно оправдываясь, сказала старуха. — А в этом году, в феврале месяце, объявились мне красные следопыты и все-то о моем сыне поведали. И чудно все было, как сейчас помню. Лежала я, значит, ночью и думала: «Как же так? Был человек и нет чело

века. И вижу: летят над деревней журавлики, целая стая. И все, как один, на крышу мою садятся. Испугалась я: мороз на дворе — замерзнут журавлики. А затем смекнула, что не замерзнут, что все это во сне привиделось, но будет мне завтра весточка, обязательно будет. И правда, только рассвело, а почтальонша в окно стучится, письмо принесла. Так-то, дочка.

Голос у старухи дрогнул, осекся. И вся она, дрогнув, поникла, но тут же, пересилив себя, медленно выпрямилась и продолжала рассказывать дальше.

И как не могла она от волнения прочесть это долгожданное письмо и побежала к соседке, и как отправилась на завод, где когда-то работал сын, и в военкомат, откуда его призывали в армию, и всем говорила, что она нашла своего сына и теперь должна к нему поехать.

А следопытов, которые прислали ей письмо и которых она никогда в жизни не видела, старуха представляла себе добрыми всемогущими существами, что приходят на помощь людям.

— Да, — тяжело вздохнула проводница,— такое и не придумаешь. Чего только в жизни не бывает! Но ты мне скажи вот что: куда ты все-таки едешь? И как ты там будешь? Эстония — она ведь большая. Есть у тебя вызов или документ какой?

— Есть, дочка, есть,—доверительно сообщила старуха и вытащила откуда-то маленький, сложенный вчетверо листок бумаги.

Бережно его развернув, проводница стала искать по карманам очки и, не найдя их, снова вздохнула:

— Эх, голова садовая, забыла очки-то.

Но увидя, что я не сплю и слушаю их разговор, строго приказала:

— Слышь, лежебока, ну-ка прочти, что здесь говорится о нашей старухе.

Я взял эту бумагу. Там было написано, что Дресвянникова Александра Ивановна следует из города Пермь в Эстонскую СССР, Кохтла-

Ярвеский район, Вайворский сельсовет, совхоз «Синимяэ» к месту захоронения своего сына гвардии рядового Дресвянникова Сергея Николаевича, погибшего во время Великой Отечественной войны за свободу и независимость нашей Родины. И выражалась просьба ко всем партийным, комсомольским и профсоюзным организациям оказать содействие А. И. Дресвянниковой, если в пути следования она обратится за помощью. В левом верхнем углу на бумаге четко стоял штамп районного военкомата, а внизу была чья-то энергичная размашистая подпись.

— Молодец, — обращаясь к старухе, улыбнулась проводница. — Бумага — что надо! С такой не пропадешь! — И, коротко глянув на часы, добавила: — Ладно, я еще к тебе загляну, а сейчас пойду. Сама знаешь — служба.

Свое обещание проводница сумела исполнить только поздно вечером, когда все пассажиры уже давно спали, и у нее, наконец, выдалась свободная минутка.

— Ну вот, — сказала она, довольная и запыхавшаяся. — Как вы тут без меня поживаете?

25