Костёр 1980-06, страница 29
Без света чего сидите? — И, как бы продолжая прерванный дневной разговор, первым делом спросила: — Слушай, мать, а почему ты одна в этакую даль едешь? Куда твоя родня смотрит? Неужели не беспокоятся? — А-а-а, — словно из глухого леса, откликнулась старуха. — А кому беспокоиться? Было у меня три сына, а теперь всех троих в кармане ношу — одни фотокарточки остались. Степана еще под Москвой, а Ивана под Харьковом убило. Я их после войны сразу же навестила, и березки им посадила — все, как положено. А Сережа-то у меня, младшенький, заждался меня. Он как узнал, что они убитые, так и говорит: «Пойду отомщу фашистам!» И ушел добровольцем. Может— и отомстил, а мне каково? Одна я теперь на белом свете, как перст, одна. Вот слезами и заливаюсь. НАВОДНЕНИИ БУДЕТ — И за что люди такие муки принимают! — не выдержав, всплеснула руками проводница. — За что, спрашивается? — Как, за что? — строго сказала старуха. — За правду, дочка! Понимаешь, за правду! Поезд шел все быстрей и быстрей. И всполохи света станционных прожекторов, и дрожащие тени апрельской ночи врывались в окно купе и мешали запомнить гордый профиль старухи, которая недвижно сидела у столика. «Было у старухи три сына», — стучали колеса на стыках рельс. «Было у старухи три сына!» — гремели пролеты мостов, по которым мы проезжали. И встречные поезда тоже подхватывали эту ночную весть и уносили с собой, гремя и содрогаясь: «Было у старухи три сына! Было! Было! Было!» А потом опять наступило утро. И старуха опять сидела на прежнем месте, и кружка с водой была у нее наготове. Старуха смотрела в окно. Все смотрела, смотрела, вглядываясь в такую родную и действительно бесконечную картину. И все эти поля и леса, города и поселки, фабричные трубы и корпуса цехов, блестящие ленты дорог и темные покосившиеся сараи торжественно проходили перед глазами старухи, как проходят войска перед своим командиром. А потом мы приехали в Ленинград и теперь ей оставалось — всего ничего: сесть в другой поезд и за каких-нибудь три — четыре часа добраться до Нарвы. Она быстро собрала свои пожитки, закинула за спину тощий вещевой мешок, сказала мне «прощевай!» и торопливо направилась к выходу из вагона. На перроне ее обступили шум и обычная вокзальная толчея, где ее никто не встречал и никто не заметил... Старуха на мгновение остановилась, левой рукой прижала к себе березку в целлофановом мешочке и, выставив правую руку, в которой она держала легкую суковатую палку, шагнула в людской водоворот... Ночью Нева вышла из берегов и кинулась на улицы и набережные Ленинграда. На Васильевском острове — хоть на лодке плыви. Улицы похожи на реки. И вот в такую погоду два человека посреди ночи ехали на автомашине в зоопарк. Даже ноги в кабине приходилось поднимать — волна пробивалась сквозь закрытые дверцы. Прибыв, они сразу же пошли в вольер жирафов. Два красавца — жирафы Джульетта и Мальчик— были, пожалуй, самыми популярными обитателями Ленинградского зоопарка. Мальчишек и девчонок мамы не могли оттащить от вольера. Казалось, целый день можно смотреть на этих двух великанов. ...Зоотехнику Ларисе Корниловой и ветеринарному врачу Владимиру Андрюхину так и не удалось в ту ночь ни минуты поспать. Но под утро они вышли из вольера довольные: У нашей Джульетты родилась дочка. Решили тут же придумать 170-сантиметровой малышке имя. Лариса сказала: Раз жирафенок родился в такую ночь, давайте назовем ее Стихией. А стихия угомонилась только утром. И когда люди спешили на работу, они шли мимо поваленных ветром деревьев, мимо парков, где плавали скамейки, — вода не успевала уйти. А к некоторым заводам рабочих подвозили на грузовиках. ...Нева нехотя возвращалась в свои берега. Так закончилось еще одно из недавних ленинградских наводнений. А сколько их было Щ т 26 |
