Костёр 1980-11, страница 7

— И зонтики, — сердито добавил старший реставратор.

Поезд тронулся. Уплыл старший реставратор Каблуков, который махал мне рукой. Уплыли и другие люди, которые кому-то махали.

А потом мимо поплыли люди, которые руками не махали, а просто шли по своим делам.

И никто из них не знал, что в этом поезде художник-реставратор с ящиком «Конфеты Кара-кум» едет в Среднюю Азию, в далекую пустыню Каракум. Едет на раскопки древнего города.

ЧЕРНЫЙ СЬ

В дороге я читал книгу о Средней Азии, чтобы знать, что меня ждет впереди.

Впереди была пустыня Каракум — Черные пески.

В черных песках, узнал я, есть Черная река — Кара-Дарья и Черное озеро — Кара-Куль.

Неподалеку от озера разводят каракулевых овец. Шерсть у них вся в крутых завитках, закорючках. Отсюда и пошло — каракули писать! Иной раз заглянешь в тетрадку, а там будто кудрявые барашки разгулялись.

Живет в пустыне Каракум паучок с ноготок. Зовут его кара-курт — черная смерть. Кара-курт все же боится овец, потому что овцы топчут и пожирают пауков: им не страшен смертельный яд. Когда человек ночует в пустыне, он обязательно подстилает овечью шкуру или коврик-кошму из овечьей шерсти.

Я начал вспоминать знакомые слова, в которых есть кара.

Карапуз — это черное пузо.

Каракатица — черная да еще куда-то катится.

Карась—черный сь?!

Запутался я с этим кара и поглядел в окно.

Уже стемнело. Над кара-лесом висело кара-небо в кара-тучах, и не было видно ни одного огонька, ни одной звезды, будто все вокруг накрыли черной шапкой — кара-колпаком.

ДРЕВНИИ ГОРОД

На маленькой станции Безмеин встретил меня бородач в солдатской панаме. Звали его Бек. Он работал в той археологической экспедиции, куда я ехал.

Тихо и жарко было в Безмеине.

На улице в коротких тенях домов и деревьев ворковали голуби. На пыльную дорогу выходили, быстро двигая коротенькими лапками, как заводные, розовые горлинки. «Ку-ку-ку-ку-ку-ку-ку»,— говорили они вкрадчиво, будто сбившиеся со счета кукушки.

Проезжала редкая машина, и горлинки взлетали, раскрывая веером хвосты.

За машиной вырастал холм пыли, медленно оседал, пронизываемый солнечными лучами.

Кричали ишаки. Поначалу слышался голос трубы, а вскоре рев, скрежет, всхлипывания, будто ишак трубу свою грыз, топтал, в арыке топил.

В стеклянной будке звукозаписи играла музыка. Солнце проникало сквозь пыльные стеклянные стенки будки. Все терялось в пыльном тумане, только графин с водой сверкал, плавая посередине будки. На стенке пальцем было написано: «Мишка лодырь».

Неподалеку от будки бродила двугорбая верблюдица, мягко ступая большими ногами. Она обрывала листья с деревьев и хрипло звала кого-то, раскрывая зеленый рот.

На другой день мы с Беком вышли из Безмеина поглядеть на окрестную пустыню.

— Здесь был город, — вдруг сказал Бек.

Я оглянулся на Безмеин, посмотрел под ноги. Никакого города. Безмеин — поселочек, под ногами— серая сухая земля.

Мы поднялись на холм. И с холма я увидел какие-то зеленые полосы на серой земле. Полосы, пересекаясь между собой, образовывали зеленый рисунок.

— Это улицы города, — сказал Бек. — Весной на них трава пробивается. Там, где дома были, трава, конечно, не растет.

Мы спустились с холма и цоходили по зеленым улицам древнего города.

МОТОЦИКЛЕТНЫЕ ОЧКИ

Как-то дома, поглядев из окна, я увидел, как мимо на осле проезжает старик с седой бородой в мотоциклетных очках и красном мотоциклетном шлеме.

— Какой чудак! — удивился я вслух.

И тут увидел человека, перед которым на веревке, как служебная собака, бежала овца. На лице у этого человека тоже были мотоциклетные очки.

Я обернулся к Беку — передо мной стояло чудище морское. Пол-лица закрыты очками-великанами, остальное замотано белой-белой тряпкой, из-под которой клочками торчала борода.

Я точно знал, что уже проснулся, но все равно подумал: уж не сон ли это?

Бек отворил дверь на улицу, и я вышел следом за ним.

На улице дул ослепительный ветер. Он нес пыль, песок, невозможно было глядеть на этот ветер.

Ночные лужи как бы подпрыгивали под его порывами, казалось, они не удержатся и расплещутся, разлетятся по сторонам.

Бек что-то сказал, но слова его слизнул ветер.

Мы вернулись в дом.

— Южный ветер, — сказал Бек, — теперь будет дуть три дня и три ночи.

Я сходил в магазин и вернулся в мотоциклетных очках.

За три дня я привык и к ветру и к мотоциклетным очкам: было похоже, что смотришь на мир через иллюминатор самолета.

Когда ветер стих, и я увидел первых людей без мотоциклетных очков, то даже удивился. «Надо же, какие чудаки, — подумал я, — ходят без мотоциклетных очков!»

5