Костёр 1981-11, страница 19

— Ну и что. Я тоже пять лет жил в Кирово-Чепецке. Но это не дает мне оснований вывешивать свой портрет на витрине.

— Значит, вам фотография не нравится? — угрюмо спросил Клочик.

— Не нравится.

— А если я вам ее живую приведу?

— Кого?

— Ну, девочку эту. Повесите вы тогда ее на витрину?

— Живую?

— Ну, зачем. Вы сами ее портрет сделаете.

— Не знаю, не знаю. Надо посмотреть.

— Отлично! — сказал Клочик. — Мы будем у вас через полчаса. Ждите.

Когда мы вышли из ателье, я сказал:

— Ты что, рехнулся, трубадур? Ты давай безумствуй, но меру знай. Неужели и вправду собираешься тащить сюда Ленку?

— Конечно, — ответил Клочик. — Да фотограф как только ее увидит, так сразу и согласится. Факт!

— А если нет?

— Что нет?

— Если не захочет Ленку на витрину вешать? Ох, Клочик, худо тебе будет. Да Ворожева тебя на пушечный выстрел не подпустит.

Но я понимал, что спорить с Клочиком было бесполезно. Да и вообще, разве можно разговаривать с человеком, у которого чувства?

Ленку мы увидели, когда она выходила из парадной своего дома.

Заметив нас, она сказала:

— Хорошо, что я вас встретила. Просто не знаю, что с дедушкой делать. Ни с кем не разговаривает, на улицу не выходит и даже газет не читает. Мучается, прямо ужас. А как Клавдия Александровна?

— Болеет она, — сказал Клочик. — Грипп у нее.

— Никакой это не грипп, — сказала Ленка.— Это у нее на нервной почве. Витя, надо что-то придумать.

— Придумаем, — сказал Клочик. — Пошли, быстро!

— Куда?

— Да тут недалеко. В фотоателье.

— Это зачем еще?

— У меня там фотограф знакомый работает, — сказал Клочик. — Увидел он у меня твою карточку и говорит: вот, наконец, то, что я искал. Ты, говорит, обязательно мне эту девочку приведи. Я сделаю ее портрет и повешу на витрину. А то, говорит, такая там любительская халтура висит — смотреть тошно.

— А ты не врешь? — подозрительно спросила Ленка.

— Вот еще. Что мне делать больше нечего? Да ты вон у Лехи спроси.

— Все точно, — сказал я. — Он еще сначала на блюде хотел тебя сделать. А потом говорит: нет, говорит, такой портрет на витрине висеть должен.

— Но так сразу, — неуверенно сказала Ленка.— Мне же-надо подготовиться...

— Ничего не надо, — сказал Клочик. — Главное — быть естественной. Пошли. Мастер ждет.

Через пять минут мы снова были в ателье. К счастью, посетителей там не оказалось. Фотограф сидел в кресле и ел бутерброд с сыром.

— Вот и мы, — сказал Клочик. — Как договорились.

Мастер поперхнулся и, отряхнув с бороды сырные крошки, пробурчала,

— Нет, дети все-таки сведут меня в могилу.

Потом он поставил стул на середину комнаты,

усадил в него Ленку и включил прожектора. Походив вокруг и покачав головой, он сказал:

— Нет, не пойдет. Мало экспрессии.

— Как это мало! — взвился Клочик, еще не понимая, что он погиб. '— Очень даже много.

— Не годится, — упрямо повторил фотограф, разглядывая Ленку будто рыбу в аквариуме. — Она, как бы это попроще сказать, неретроспективна. В лице не хватает ностальгического подтекста. Одним словом — нет загадки. Ну, вы вспомните хотя бы Мону Лизу — это же тайна! Мистерия. А тут... тут все ясно. Так что, друзья, давайте-ка я лучше сделаю вас троих на одном блюде.

— Мне тоже все ясно, — сказала Ленка и встала.— Ты, Витя Клочиков, не безумный. Ты просто дурак. — И она выбежала из комнаты.

Клочик как ошпаренный побежал следом. Фотограф замахал руками:

— Куда же вы, куда?! Постойте!

Клочика я нашел во дворе. Он сидел на ящике и ковырял палкой в луже.

— И почему так странно выходит, — сказал он. — Когда очень хочешь сделать что-то хорошее, обязательно плохо получится.

Я не стал ничего ему говорить. Я просто сел рядом с ним на ящик. •

Глава 14.

СЕРЕНАДА НА ВОЛЬНОМ ВОЗДУХЕ

Занятия в духовом оркестре проводились два раза в неделю по вторникам и пятницам. И каждый раз я с нетерпением ждал этих дней. Не только потому, что я очень полюбил свою аль-тушку, на которой мне так хотелось сыграть «Амурские волны». Просто я знал, что в эти дни домой я приду поздно и могу сразу, ни о чем не разговаривая, завалиться спать.

А дома у меня царила такая тишина, что хоть уши затыкай. Все вдруг стали ужасно вежливыми, тихими и чужими. В коридоре в углу появился огромных размеров вещевой мешок грязно-зеленого цвета. Всякий раз, когда я видел этот мешок, я почему-то вздрагивал.

В ту пятницу, возвращаясь из Дома пионеров, я увидел во дворе на скамейке знакомую фигуру трубадура.

— Поговорить надо, — сказал он.

Я сел рядом и положил на колени альт. Клочик долго молчал и наконец сказал:

17