Костёр 1981-12, страница 18

с

Первый раз: когда старшеклассники отворили дверь и бросили туда, в комнату к ним, фуражку с меня. Я забежал, схватил ее и пулей выскочил обратно. А они — орлы какие! — заметили видно, как мне туда хочется. Потому что они видели, как я часто крутился около их двери. Я даже котенка их гладил. Вернее, я его погладил, когда он собрался один раз мяукать, проситься. Я его погладил, а он побежал за мной. Совсем еще он без понятия. Хуже, я думаю, Витьки Додоно-ва, который не мог отнять от десяти три. Ему Нина Ивановна сказала: «Ну, а от десяти грибов если три». — «Семь!» Сразу решил, когда с грибами. А без грибов — как котенок, без понятия. Но котенок хоть пахнет хорошо. Как Екатерина Петровна, между прочим. И вот, кстати сказать, что же, она и котенка одеколонила, что ли? Нет, это потому что он жил в доме у Екатерины Петровны. Я вот тоже, когда пас Жданку в пойме и все время там пропадал, мама мне говорила: «Ой, как от тебя поймой пахнет».

А второй раз я поглядел с улицы в окно. Я подтянулся за наличник и только нос расплющил о стекло, только глянул, вижу: она, Екатерина Петровна, на меня глядит. И вот, как сосулька падает с крыши в апреле и разбивается вдребезги, так и я упал и разбил будто свое сердце. Я потом не ходил в школу два дня. А на третий, гляжу, — она идет к нам сама. Я увидел ее — она с Волькиной Ниной Ивановной спрашивала наш дом у Маньки Фетюшиной на проулке. И еще оня про что-то говорили с Манькой долго. Очень долго, потому что я спрятался под кровать и ждал там, как мне показалось, год целый. Как вдруг слышу — в сенях — идут. И в дверь: тук-тук.

— Мо-ожно! — мать говорит.

Й... входят!

— Мария Ивановна?

— Я.

— Мария Ивановна, мы к вам с большой просьбой. Вы не могли бы нам молоко продавать?

Да уж, думаю, молока. Нужно оно вам, молоко наше. Это вы пришли, чтобы меня ругать! Но — какие! — сразу обо мне не говорят, а все о чепухе: нельзя ли будет сделать так, чтобы молоко брать два раза в день — утром и вечером. Что де у них нет погреба, а так оно, молоко, может у них прокиснуть. И все о чепухе и вокруг да около. А обо мне ни слова. Так что я уже весь замучился, истомился. Но признаться, надежда все-таки была маленькая: а может, действитель

но, — не ругать? Очень уж голоса, слушаю, ласковые. Но, вообще-то, неужели правда за молоком? Зачем оно им? Неужели они, как я, будут его пить? Как вот слышу:

— Мария Ивановна, а почему Дмитрий не ходит в школу?

— Да, Катерина Петровна, чего еще ему? Он еще, я думаю, молодой. Чай, и не понимает

он еще ничего.

— Нет, что вы. Он очень способный мальчик. Пусть ходит. Ведь проучились полмесяца только, а он все буквы почти знает. И считает...

— Ой, не знай...

— Хорошо... Пусть ходит. Он, поверьте мне, все понимает у вас.

— Ой, не знай. Нина Ивановна, а второй-то мой как учится?

— Вы знаете, неважно. Так он понимает, но... в голове одна речка... А вы не могли бы нам, Мария Ивановна, продать шерсти?

И опять о чепухе заговорили. О шерсти. Как будто они из нее будут валенки валять. Пусть даже если и чесанки с калошами, не будут. Они из города приехали в ботиночках. Зачем валенки им? Сами в ботиночках, а говорят: фунтов шесть. То есть как раз это на двое валенок. Я же знаю, сколько надо шерсти на валенки. Три-то фунта, уж если на то пошло, на одни валенки даже много. Их, трех-то фунтов, еше и носки с варежками хватит связать. И я, когда сидел под кроватью, их слушал, так их я слушал, что...

вдруг чихнул я там.

— Апчхи! — И мать:

— Эй, атаман, аль ты дома? Под кровать

спрятался

значит чего-то набедокурил. Кате

рина Петровна, он чё-нить натворил?

— Нет... ничего. Вот только два дня пропустил. Ну-ка, Митя, вылезай оттуда. Ой, ты, мордашка моя. Постой, стой, я тебя отряхну...

— Ой, Катерина Петровна, чего вы... испачкаетесь сами-та.

И вот всегда так бывало. Меня ни сопливого, ни в пыли не боялась. Возьмет и приведет в более-менее вид приличный. Но за то уж и я, конечно, старался, и делал все, чтобы ей понравилось. А именно: молоко, бывало, как понесу я,

4

13